Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех

Данте обратил к нему взгляд. Следующие слова — известнейшее описание Манфреда: «Он русый был, красивый, взором светел». Но лицо его рассечено ударом меча. Одно важное замечание, прежде чем идти дальше: люди, о которых говорится здесь, Манфред и далее Бонконте, вели во Флоренции войну, они враги. Если Данте относится к ним таким образом, значит, он уже впитал логику милосердия, лежащую в основании всей этой части. Эти люди непримиримые политические враги, но смотрите, с какой душой, с каким суждением, с каким прощением во взгляде он к ним обращается!

Я искренне неведеньем ответил.
«Смотри!» — сказал он, и смертельный след
Я против сердца у него заметил.
И он сказал с улыбкой: Я Манфред,
Родимый внук Костанцы величавой;
Вернувшись в мир, прошу, снеси привет
Моей прекрасной дочери, чьей славой
Сицилия горда и Арагон,
И ей скажи не верить лжи лукавой.

«Мне жаль, я не узнаю тебя, — отвечает Данте, — не помню, чтобы мы когда-либо виделись». Тогда Манфред показывает ему рану — другую, смертельную — и с улыбкой говорит: «Я Манфред, внук императрицы. Когда вернешься на землю, сделай одолжение, расскажи правду хотя бы моей дочери — ведь там, вероятно, до сих пор думают неправильно». Обратите внимание, он говорит это, улыбаясь, — не обвиняет, не злословит («Смотри, что сделали со мной эти злодеи!»).

Когда я дважды насмерть был пронзен,
Себя я предал, с плачем сокрушенья,
Тому, Которым и злодей прощен.

Получив две смертельные раны, «себя я предал [я отдался, сдался, уступил], с плачем сокрушенья». Боль, истинная боль рождается лишь от любви, испытать ее можно лишь в виду того, кто находится перед нами. Мы возмущены (мы уже говорили об этом и опять возвращаемся к этой теме), мы разочарованы, когда смотрим на себя самих, когда смотрим в зрекало; но боль мы испытываем лишь из-за любви. Манфред предает себя милосердию Божию. Эти терцины я иногда перечитываю вечерами, потому что все мы носим на себе смертельные раны и всем нам необходимо, по сути, одно: предать себя «Тому, Которым и злодей прощен».

Мои ужасны были прегрешенья;
Но милость Божья рада всех обнять,
Кто обратится к ней, ища спасенья.
Умей страницу эту прочитать
Козенцский пастырь, Климентом избранный
На то, чтобы меня, как зверя, гнать, —
Мои останки были бы сохранны
У моста Беневенто, как в те дни,
Когда над ними холм воздвигся бранный.

Он совершил тяжкие грехи, но милость Божия обнимает и прощает все. Если бы епископ («пастырь») Козенцы видел эту сторону медали, это деяние Бога, то его тело окончило бы свое существование иначе. Действительно, умерших под отлучением погребали по особому обряду: ночью, без свечей и факелов, без каких-либо молитв, без благословения, за пределами освященной земли. Каждому должно было быть очевидно (в ту эпоху действия имели колоссальное символическое значение), что отлучение есть полное и окончательное изгнание из общения, из единства верных, которое не оканчивается даже смертью. Епископ Козенцы, следуя этому принципу, поступил правильно: чтобы подчеркнуть отлучение Манфреда, он похоронил его за пределами папского государства, вся территория которого считалась освященной землей.

Предвечная любовь не отвернется
И с тех, кто ими проклят, снимет гнет,
Пока хоть листик у надежды бьется.
И все ж, кто в распре с Церковью умрет,
Хотя в грехах успел бы повиниться,
Тот у подножья этой кручи ждет,
Доколе тридцать раз не завершится
Срок отщепенства, если этот срок
Молитвами благих не сократится.