Зачем я пересказываю вам этот текст? После возвращения я стал все больше сомневаться: насколько я понимаю Данте и его «Чистилище»? Ведь я морализатор, как один из этих отшельников. Я тот, кто до сих пор считает, что воспитание или святость ведет к отсутствию грехов. Я отделяю опыт греха от опыта веры, полагая, что, если у человека есть вера, он не должен грешить. Точно так же матери говорят детям: «Да, я люблю тебя, конечно, это же очевидно! Ты меня тоже любишь, конечно же, ведь ты мой сын. Однако… однако в этом и вот в этом, а еще вот в этом тебе стоит измениться». Возмущение злом словно отдаляет нас не только друг от друга, но и от себя самих. Кто из нас способен сейчас совершить два осознанных поступка? Первый поступок — встать и рассказать всем о совершенном вами зле, истинно, искренне, честно сознавая ваши грехи и немощи. Кто из нас может сказать: «Я утопил любовь в удовольствии, грязи и смерти. Я предал, охулил, убил, я совершил все это», — как Мигель Маньяра?[161]
И кто из нас с той же силой и даже с еще большей уверенностью готов встать и возгласить: «О, счастливая вина, заслужившая столь славного Искупителя!»? Это слова, которые Церковь ежегодно повторяет в пасхальную ночь, «felix culpa…». Кто из нас смотрит таким взглядом на своих друзей? Смотрел ли я когда-нибудь на своих друзей, сознавая их слабость, низость, их предательства, неверность и при этом возглашая: «О, счастливая вина, которая может быть прощена!»? А между тем это и есть начало чистилища, начало пути, условие пути. Недавно я прочитал у отца Джуссани слова, сказанные им в 1975 году: «Когда я вспоминаю о Тебе на постели моей, то размышляю о Тебе в ночных бдениях [ночные бдения мне хорошо знакомы по опыту]: ночные бдения — символ беспокойства человека. Он или переел, или в чем-то разочаровался, или стремительно обанкротился. Он согрешил, он предал. И он же говорит: „Ты помощь моя, в тени крыл Твоих я возрадуюсь“»[162].Куда же подевались рысь, лев и волчица? Они окончательно побеждены? «Похоть, лихоимство и власть», о которых говорит поэт[163]
, побеждены? Данте преодолел их, или они все еще сопровождают его? Преодолел, но сопровождают. Когда мы читаем «Божественную комедию», нужно всегда держать в уме песнь тридцать третью «Рая», то событие, в котором участвует Данте. Нужно снова и снова обнаруживать, что только в силу опытного знания о факте, о любви, перевернувшей ему жизнь, он может взять перо и бумагу и, если можно так выразиться, ежечасно встречаться с рысью, львом и волчицей, и восклицатьКогда я обсуждал эти вопросы с другом, который посвятил жизнь Богу (дав обеты), то в какой-то момент подумал: «Черт возьми! Этот человек решился пообещать, что всю свою жизнь будет жить в нестяжательстве, целомудрии и послушании. Целомудрие — это противоположность похоти. Нестяжательство — противоположность лихоимства. Послушание — противоположность власти. Так, значит, это возможно? Возможно или невозможно? Чем он лучше меня? В чем здесь загвоздка? Где в моей жизни — в моей сегодняшней жизни — обитают лев, рысь и волчица и в чем их поражение, в чем — победа над злом?» Что мы должны искать, читая «Чистилище»? Что должно нас интересовать в этой части? Почему Данте поместил вопрос о любви именно в «Чистилище»? Разве не логичнее было бы объяснить природу Бога как любви и Троицы (а значит, и природу человека, созданного по Его образу и подобию) в «Рае»? Почему в «Чистилище»? Да потому, что природа Бога (а значит, и моя природа) становится понятной только в жизни, только в опыте свободы, только изнутри.
Потому я был в Каире, где произошла моя встреча с исламом. Я посетил множество мечетей и всякий раз выходил оттуда с чувством тревоги. Я привык заходить в церкви: в церковь ты можешь зайти в абсолютном беспамятстве, но ты входишь — и там кто-то живет. В церкви кто-то присутствует: она вся построена на идее, что этот Кто-то существует! В мечети же я этого не почувствовал. Я вошел, огляделся и подумал: куда идти? Я растерялся, так как никого там не встретил: ни таинства, ни присутствующего Бога.