Дар

Карьеров, сатанея от страха, уставился на череп, валяющийся у ног хозяина. Непослушными руками (нет, я не хочу, не буду вспоминать!) он снова залез в мешок и тотчас же нащупал в холщовой трясине еще один череп. Ухватившись за него, как пловец, пораженный судорогой хватается за булавку, спрятанную в плавках, он потянул находку на себя, срывая печати с погребенной памяти. Череп лежал на его ладони, скалясь желтыми огромными зубами. Как сквозь вату, слышался Карьерову зычный бас Манна.

— Убить, Анатолий Федорович, не просто. Это тебе не оладушек съесть, пусть он даже и придуман тобой. Я вот что хотел спросить еще — ты чем все это время питался?

С трудом оторвав голову от черепа, Карьеров поднял глаза на существо, сидевшее напротив него. Теперь Манн потерял всяческое сходство с человеком. Он наполовину сросся со стулом, наполовину прикипел к столу. Все больше и больше в его облике появлялось сходство с давешней живой детской горкой. Сквозь трещины в плоти на Карьерова уставились маленькие лица, в которых он узнал детей из сада. Они улыбались, противоестественно растягивая губы.

— Я спрашиваю: ЧТО ТЫ ЖРАЛ???

Удар небывалой силы сотряс квартиру до основания. Анатолия Федоровича подбросило на табурете, и опустилась беспросветная тьма.

Сознание возвращалось медленно, вялыми толчками. Так вытекает остывающая кровь из смертельной раны.

Карьеров открыл глаза.

Он лежал на грязном, в пятнах полу. Скудным светом и разнообразным хламом наполнена была комната. Принюхавшись, Анатолий Федорович поморщился — до того спертым, затхлым был воздух. Отчетливо несло тленом.

Опершись на руку, он сел. Обвел взглядом комнату, в которой очутился, и с оторопью узнал в ней свою спальню. Болезненно охая, он встал, пошатываясь и опираясь руками на склизкие от влаги и еще какой–то дряни стены, сделал несколько шагов. Комната была уничтожена. Будто смерч прошелся по ней, ломая мебель, вырывая с корнем паркет, оставляя глубокие вмятины на потолке. Под ногами хрустело.

Подслеповато моргая, Карьеров пошаркал к двери и, распахнув ее, застыл на месте, ошеломленно глядя на то, что еще недавно являлось уютной его квартиркой. Длинный коридор был завален обломками настенных полок, книгами, разбитыми вазами и статуэтками из фарфора, что коллекционировала жена Карьерова. Стены были сплошь измалеваны темно–коричневой краской. В грубых каракулях с ужасом и отвращением Карьеров разглядел омерзительное слово «АПОП». Подтеки коричневой краски были и на потолке, будто кто играючи забрызгал квартиру кровью. Словно в коридоре рубили туши…

Внезапно колени Анатолия Федоровича подкосились, и он рухнул на пол, судорожно пытаясь вдохнуть. Разом, выдавливая кислород из легких, в него вошли воспоминания. Черная грязь из недр души его, вспучиваясь, подобно омерзительному грибу, заполонила всю внутреннюю вселенную Карьерова и густым потоком рвоты вырвалась наружу.

Похныкивая визгливо, Анатолий Федорович, на четвереньках полз на кухню. Ладонями давил он обломки стекла и не чувствовал, как они ломаются под его весом, оставляя глубокие раны.

Он подполз к холодильнику, стараясь не поднимать голову, упершись в черный от крови и грязи пол, уцепился за дверцу рукою и потянул на себя. Его обдало теплой волной смрада. Медленно, очень медленно Анатолий Федорович поднял голову и стал на колени, протягивая руки ладонями вперед, будто предлагая еще одну кровавую жертву холодильной камере.

Внутри холодильника уже почти ничего не было. В его вонючих и теплых недрах осталось лишь три небольших целлофановых пакета. На двух из них черным фломастером было написано: «Инна, гр. лев.» и «прав.», на третьем криво намалевано: «Манн — глаза».

— Это….это… — пролепетал Карьеров, — это…

Поскуливая, он встал, сразу постарев на двадцать лет, и побрел к входной двери поскальзываясь на горах мусора, в темноте.

— Л-лектричество, — бормотал он на ходу, — вык–выключили… Они… за неуплату…они… приходили… Я не открывал… Я… занят был…

Возле двери он, собравшись с духом и дико взвизгнув, глянул–таки в засиженное мухами трюмо. На него уставилась заросшая спутанной бородой, черная от грязи и засохшей крови рожа с искаженным в гримасе ртом.

— Я-я… — булькал рот. То и дело между зубами проскальзывал черный, разбухший язык.

По щекам, оставляя дорожки в грязи, текли слезы.

Отвернувшись, Анатолий Федорович рванулся к двери, споткнулся о сломанный стул и чуть было не упал, но, удержав равновесие, схватился за дверную ручку и, левой рукой отодвинув собачку замка, что было сил потянул дверь на себя…

…и остановился, услышав за спиной низкое мяуканье. Электрическим разрядом пробило его, и, втянув голову в плечи, медленно повернулся он и увидел толстого одноухого кота, ожесточенно рывшего лапами в куче мусора. Лениво и надменно глядя на Карьерова болотными глазами, кот аккуратно сел, обнял себя хвостом и требовательно мяукнул.

— Я же не хотел! — взвизгнул Карьеров так громко, что наверняка услышали его и на улице, — я же не мог! Я забыл все, Господи!

— Говори, — промурлыкал кот и медленно кивнул.