Дар

До полуночи блуждала она по городу, стараясь не привлекать к себе внимания. У немногочисленных встречных- прохожих явно проступали черты мертвецов. У старого пропойцы, что толкал перед собой тележку с нехитрыми своими пожитками, отклеивалась щека, и виделись Хомовой за плохим этим макияжем сгнившие черные зубы, лишь отчасти прикрытые ватными шариками. У пожилой благообразной пенсионерки, что в позднем одиночестве сидела на трамвайной остановке, укутавшись в шаль, все время отваливалась нижняя челюсть (видимо, плохо закрепили скобы, догадалась Хомова). У нагловатого мальчишки, что сжимая в руках бутылку пива, прошествовал навстречу Хомовой, все было просто ужасно: из ушей его сочилась жидкость, в которой Хомова безошибочно признала формалин.

Около пяти минут первого Хомова, подпрыгивая от сладостного предвкушения, подошла к зданию морга. Открыв входную дверь своим ключом, она скользнула в приемную и тенью растворилась во тьме коридора.

Андрей Гречанов кричит. Орет так, будто с него живого сдирают кожу. Не может двинуться с места. Не может отвести глаз. Следующие три дня Андрей Гречанов будет пить. С утра до вечера. Но даже в алкогольном забытьи будет видеться ему то, что заставит его через две недели после описываемых событий перевестись на заочный, а вскоре и вовсе оставить университет, мотивируя тем, что он разочаровался в медицине. За пять минут до этого Андрей Гречанов спит на дежурстве. Его не беспокоят мертвецы за стеной. Они немы и надежно укутаны смертью. С радостью доверяют они свои тайны науке, безвозмездно делятся секретами плоти. Андрей Гречанов не боится мертвецов. Он относится к ним с уважением.

За секунду до видения, что навсегда изменило его жизнь, ему снится, будто он разговаривает с преподавателем по истории медицины, профессором Довенко, полным, неприятным мужиком с красными щеками, и отчего–то предлагает ему бросить профессуру и переехать к нему домой. Профессор смеется в ответ и далеким, слабым женским голосом отвечает:

— Андрей, Андрюша! Вы что, спите? Нельзя спать на дежурстве!

Голос разрывает ткань сновидения, заставляет его открыть глаза.

И закричать. И обмочиться от страха.

Перед ним находится существо из кошмаров. Абсолютно голое, распоротое от грудины до паха. Бережно придерживающее собственные кишки руками. В воздухе — густой запах экскрементов, крови и… формалина…

— Андрей… нельзя спать на дежурстве, — шипит Хомова. Кровь, пузырясь, вскипает на губах. — А вдруг… — она кашляет, отчего тугое кольцо кишок проскальзывает между пальцев и с сочным шлепком падает на кафельный пол, — а вдруг кто зайдет… …Мне… нужна помощь… Андрюша… я сама не смогу, кхх… в аорту… боюсь… а-а… умру сразу… я… скажу, что делать…надо, чтобы к-качественно… чтобы… гордились…

Кошка

Евгений Валентинович потерял ногу по–чеховски нелепо. Прогуливаясь по Кумовской, он остановился на перекрестке раскланяться с давнишним своим приятелем и однокашником — Ляховым. В этот момент проезжавший мимо велосипедист пребольно толкнул его передним колесом в голень — Евгений Валентинович шагнул вперед, размахивая пухлыми ручками, и повалился боком, ударившись головой. Велосипедист, вихляя, проехал еще несколько метров и чудом избежал столкновения со стареньким «Запорожцем», который в свою очередь пошел юзом и остановился, аккурат размозжив левую ногу Евгения Валентиновича.

Прибывшие через три часа хмурые санитары долго стояли подле заплаканного старика — водителя «Запорожца» и увлеченно обсуждали шансы Евгения Валентиновича не остаться калекой:

— Гляди–тко, милай, — дружелюбно басил один из них, высокий, немытый мужчина лет пятидесяти. — Ногу как вывернуло. Прям штопором!

— Заковыристо, — соглашался заплаканный старичок, культурно поплевывая.

Евгения Валентиновича разместили в госпитале ветеранов с помпой, в коридоре. Пьяненький врач суетливо, но без спешки осмотрел многострадальную ногу и буркнул: «Ампутация». Вечером ногу отняли.

Прошло несколько дней. В тихой, затуманенной мучениями палате прикованный к несвежим простыням Евгений Валентинович пребывал в некоей полутьме. После ампутации все мысли и чувства его поначалу обратились к навек утерянной ноге. Старика мучили галлюцинации. То казалось ему, что санитарка, помогая ему взгромоздить зад на судно, издевательски шепчет: «нога… нога…», то вдруг виделось, будто врач–интерн, проходя мимо открытой двери в палату, глодал что–то огромное, левое, завернутое в бумагу. Впрочем, буквально через несколько дней он вдруг поверил, что нога отрастет. Так вот, просто и без затей.

— Чем я хуже ящерицы? — блеял он жалобно.

Врачи и нянечки побаивались старика и надеялись, что он скоро умрет. На удивление немощный поначалу Евгений Валентинович вдруг пошел на поправку. Втайне от окружающих он то и дело ощупывал культю под бинтами, весело кивая. Нога, по его мнению, существенно подросла.