Дар кариатид

В лесу уже сидели на бревне у дороги два немца в черной рабочей одежде. Один из них, толстый, с сонными взглядом курил трубку и не проявил ни малейшего интереса к подошедшим, только вяло кивнул Кристофу. Другой поднялся навстречу мальчику и радостно улыбнулся не то ему, не то просто потому, что пребывал в хорошем настроении, обнажая при этом в улыбке и без того выпирающий изо рта передний зуб. В остальном внешность его была ничем не примечательна — щуплый, невысокий с редкими волосами неопределенного сероватого оттенка.

— Paul ist Meister (Пауль — мастер), — повернулся Кристоф к русским. — Macht, was er sagt (Делайте, что он скажет).

Пауль закивал головой, видя, что русские поняли слова Кристофа.

— Ja, ja. Ich bin Meister (Да, да, я мастер), — подтвердил Пауль и, подняв с земли лежавшую рядом пилу, махнул узникам рукой, чтобы они следовали за ним вглубь леса, и остановился у старой сосны.

— Sägt, Пилите, — мастер поводил в воздухе воображаемой пилой.

Пила заскрипела. Застонала, потревожено зашумела иголками старая сосна.

Иван вздохнул и засучил рукава видавшей виды телогрейки. Фёдор неохотно последовал его примеру.

— По мне так лучше в печи сгореть, чем на фрицев горбатиться, — буркнул он тихо Ивану, надеясь обрести союзника в его лице.

Но глава большого семейства осторожно оглянулся вокруг, не донеслось ли слово «фриц» до немцев, и враждебно зашептал:

— Тебе, Федя, может, и лучше, а мне детишек растить…

Фёдор вздохнул и неохотно взялся за ручку пилы. Нет, сгинуть в печи и ему не хотелось. Он ещё вернётся на родину, он ещё пригодится своей стране…

С поваленного дерева женщины и дети обрубили топорами сучья.

Пауль показал, чтобы сложили их на краю дороги.

Если спиленные деревья были очень толстые, то сначала отпиливали макушку, очищали её от коры и распиливали на бревна. Затем делили ствол на части. Их вывозили из леса на коне. Более лёгкие верхушки мужчины выносили на дорогу сами, складывали в штабеля метров по полтора вышиной. Женщины и дети собирали сучья и складывали их чуть поодаль.

Кристоф чиркнул спичкой. Искорки сначала несмело замерцали в хаосе собранных в кучу веток и хвои и тут же потянулись ввысь жаркими лепестками, исходя пахучим дымом.

Иван осторожно поворошил палкой угли пристроил под ними несколько картофелин. Остальные последовали его примеру.

Сладковатый ароматный запах настоящей картошки мешал работать. Первым не выдержал Илюшка. Извлек из-под дымящихся головешек обугленные полусырые шарики и жадно, обжигаясь, принялся их грызть.

После обеда работа пошла веселее, но к вечеру аппетит разыгрался ещё сильнее. Обратно узники шли быстрее. Торопил голод.

В руках Ивана и Фёдора покачивались вязанки сучьев — развести огонь для ужина.

— Эх, сейчас наедимся картошечки, — предвкушал Фёдор, заставляя себя и других исходить слюной. — Слышишь ты, малец, как тебя… Кристоф… где мы картошку варить будем?

— Ich verstehe nicht (Не понимаю), — пожал плечами немецкий мальчик.

— Картошку где варить? — Иван нарисовал руками в воздухе кастрюли.

— Эсceн, — подсказал Илюшка.

— Ja, ja. Nun zeige ich, (Сейчас покажу) — понял Кристоф.

У барака родителей и братьев поджидали Надя с Павликом. Кристоф отъехал к дому эконома и через несколько минут вернулся с большой исцарапанной кастрюлей. Фёдор повертел её в руке. Дно было подгоревшим.

— Dort, (Там) — указательный палец Кристофа нацелился в сторону кухни, разделявшей две комнаты барака. Каждая имела отдельный вход с улицы.

Из маленького окошка кухни тянулся аппетитный запах картофеля. Обитатели второй половины барака вернулись уже с работы и теперь готовили ужин.

— Geht (Идите), — поторопил Кристоф узников, указывая на дверь.

Ключ повернулся в замке. Фёдор весело постучал по дну кастрюли.

— Кладите, кому сколько нужно, — и положил штук шесть картофелин, на себя и на жену.

Кастрюля тут же наполнилась, и Фёдор торжественно понес её на кухню.

Соседи уже готовили ужин.

У плиты стояла женщина. На вид её было около сорока. Ее красота сияла величественно и холодно, как осеннее солнце. Впрочем, холодность была не только в ее нервных и резковатых чертах лица — точеном носе с горбинкой, чуть тонковатых, но красиво очерченных, как будто слегка поджатых губах, больших серо-синих глазах, но и в самом осеннем взгляде усталых этих глаз.

Узкий, как кинжал, овал лица подчеркивали завитые вовнутрь по моде того времени каштановые волосы, казавшиеся особенно яркими в сочетании со светло-зеленым, несколько выцветшим платьем, едва доходившим до середины, пожалуй, слишком худых для статной фигуры полячки икр.

Женщина обернулась на звук открывшейся двери и вопросительно вскинула брови.

— Здра-асьте, — виновато улыбаясь, шагнул к плите дядя Федор. — Давайте знакомиться, что ли… Вы поляки, наверное?

В открытых дверях напротив горделиво нарисовался мужской силуэт.

Глаза вошедшего встретились с настороженным взглядом Фёдора. Ильюшка, Павлик и Надя заглядывали на кухню, но подойти поближе не решались.