Дар милосердия

Однако пономарь моим предложением не вдохновился. Он хмуро поглядывал на меня из-за офисного стола, наморщив выпуклый лоб так, что я сразу понял — выволочки не избежать.

— Деревья и так большая редкость на Земле, чтобы беспричинно их уничтожать, — сказал он, выслушав мои объяснения. — Особенно эта разновидность.

Он укоризненно покачал головой.

— Бартлетт, сдается мне, что ты не до конца осознаешь глубинный смысл нашей миссии. Природная красота, которую ты предлагаешь уничтожить, есть неотъемлемая часть красоты механической, память о которой мы пытаемся увековечить. Цель автомобильных доверительных фондов — не просто сохранить машины двадцатого века. Таким образом древние автопроизводители стремились возвратить земле ее дары. Это весьма великодушный жест, Бартлетт, пусть и символический — и то, что ныне мы с порицанием смотрим на Эру Расточительства, совсем не значит, что в тот период не создавалось ничего прекрасного. Обессмертить это прекрасное — вот наша задача. Поэтому, Бартлетт, мы не можем позволить себе такое святотатство. Вырубка деревьев и кустарников не решит наши проблемы. Смотрителям всего лишь нужно быть более внимательными. Особенно старшим смотрителям. Нельзя относиться к нашей благородной миссии спустя рукава. Нам надлежит…

И так далее, и так далее. Через некоторое время стало ясно, что переводить на поля «Шевроле» или двор «Бьюика» меня не собираются, и я расслабился. Его высокопарный идеализм раздражал меня, но чего не вытерпишь ради денег.

Наконец, пономарь отпустил меня, и я отправился домой. Шагая по древнему разбитому шоссе, я думал, что если бы в конце двадцатого и начале двадцать первого века производители не столь усердствовали в создании прекрасного, то от месторождения Месаби могли бы остаться не только воспоминания, но и достаточно руды, чтобы наладить массовое производство вертолетов. Даже в том, что скоростная магистраль теперь служила пешеходной дорожкой, была своя ирония.

На окраине города я поймал рикшу и с ветерком домчался до дома. В почтовом ящике лежало письмо. Обратный адрес гласил: МИНИСТЕРСТВО БРАКОСОЧЕТАНИЙ. Зайдя в квартиру, я распечатал конверт, хотя с большим удовольствием не делал бы этого.

Послание было кратким: «Явиться в 15:00 по адресу: Городской собор, часовня 14, для заключения брака с Джулией Прентис, гражд. номер 14489304-П, согласно предписанию Б.И. номер 38572048954-ПР».

Я заново перечитал письмо. И еще раз. Там действительно было написано «Джулия Прентис».

Мое сердце забилось, руки задрожали. Я понимал, что это глупо. Только в районе ульев могли проживать сотни женщин по имени Джулия Прентис, а в других районах и того больше. Вероятность того, что это именно та Джулия, была мизерной.

Но сердце не успокаивалось, а руки по-прежнему тряслись. Воображение вновь нарисовало синюю реку и зеленый луг, очаровательные лесистые холмы, белоснежные облака и одиноко парящую птицу…

Джулия — та самая Джулия Прентис — уже ждала меня в коридоре собора у маленькой дверки в часовню № 14. Я не стал гадать, как такое возможно. Достаточно, что это была она.

Она взглянула на меня, но тут же отвела взгляд. На ней был чепец в синий горошек, в тон платью.

— Неужели это действительно вы, — сказал я. — Даже не верится.

— Почему же? — ответила она, продолжая разглядывать лацканы моего костюма. — Я, равно как и все, имею право выйти замуж. Возраст позволяет. Я никоим образом не причастна к решению Брачного Интегратора.

— Я этого и не говорил.

— Вы предположили. Не будьте столь высокого мнения о себе. Более того, нет нужды идеализировать столь тривиальное событие. В том, что две анкеты встретились в брюхе Брачного Интегратора и были признаны совместимыми, нет ничего романтичного.

Я молча уставился на нее. Вчера, во время нашей непродолжительной встречи мне показалось, что я ей понравился. Быть может, куда легче испытывать симпатию к незнакомцу, которого, скорее всего, никогда больше не увидишь, чем к малознакомому человеку, который вскоре станет твоим мужем. Второй раз за последние сутки Топи Уныния поглотили меня.

— Я тоже непричастен к решению Брачного Интегратора, — решительно сказал я и повернулся к двери в часовню.

Дверь была из настоящего дерева, с витражным окошком, изображавшим сцену побития камнями в Колизее. На арене, преклонив голову, стояли мужчина и женщина. На груди каждого горели алые буквы. Первый брошенный камень ударился в землю у их ног, второй был еще на подлете. Вокруг, в неистовой толпе люди дрались за право подобраться к грудам сложенных камней, а высоко над Колизеем горделиво реял флаг. Огромная красная буква на нем возвещала, что на Арене приводится в исполнение приговор.

В коридоре собралось еще с дюжину пар. Кто-то тихо перешептывался, кто-то просто разглядывал витражи. Интересно, чувствуют ли они то же, что и я? Есть ли у них те же опасения?

Медленно текли минуты. Молчание, повисшее между мной и Джулией, становилось невыносимым. Я задумался о значении слова «совместимость». Почему получается так, что подсознательное согласие находит выражение во вполне сознательной неприязни?