Дар милосердия

Сквозь огромную прореху в обшивке проникал солнечный свет. В его беспощадных лучах салон «Королевской капеллы» напоминал место сражения. Поперек Арнольда неподвижно распростерся мужчина. У переборки лежала бесформенная куча тряпья, пропитанная красным. Капало как раз оттуда.

Арнольд с трудом пошевелил онемевшими ногами. Кости вроде целы. Однако высвободиться и встать удалось не сразу. Голова гудела, он поднял руку: волосы на затылке запеклись от крови.

Салон поплыл перед глазами, задержался на миг и снова поплыл. Едва не упав, Арнольд вцепился в стальной прут, уродливо торчащий посреди развороченного прохода, и замер, борясь с тошнотой.

— Могу я чем-нибудь помочь, сэр?

Он обмер, распахнув слипающиеся глаза, которые тут же заволокло слезами. К нему на четвереньках ползла стюардесса, с усилием подтаскивая сломанную ногу. Изящная униформа превратилась в лохмотья, лицо разбито. Всхлипывая и забыв про головокружение, он подхватил ее на руки и стал пробираться наружу.

Перелом был тяжелый, в области колена. К счастью, в ближайшей рощице нашлось то, из чего можно было соорудить подобие шины. Ее Арнольд стянул медной проволокой, взятой на корабле. А вот с лицом он ничего не мог поделать. Половина левой щеки отсутствовала целиком, обнажая хитросплетение тоненьких проводков.

Впрочем, блоки памяти не пострадали, все рефлексы работали как надо. Когда Арнольд помог девушке подняться, то услышал вежливое:

— Благодарю вас, сэр. Простите, что доставила вам столько хлопот.

— Ничего подобного, — уверил он.

— Стюардессы созданы, чтобы обслуживать, а не доставлять хлопоты. Так мы устроены. Поскольку вы единственный выживший пассажир, я целиком в вашем распоряжении, пока не получу другое задание. Желаете чего-нибудь, сэр? Может, стаканчик кофе?

Глаза его снова подернулись слезами. За их полупрозрачной пеленой мерцал силуэт женщины, прекрасной, как сама весна. Напоенный ароматами ветерок играл ее рыжими локонами, волновал высокую нехоженую траву. Незнакомое солнце серебрило оголившиеся проводки на щеке.

— Не желаете кофе, сэр? — настаивала она.

— Никакой я не «сэр». Арнольд, просто Арнольд.

— Не желаете кофе, Арнольд?

— Пока нет. Может быть, после… У тебя есть имя?

— Только номер. Кей Ти 3.

Кейти Три. Восхитительная, разбитая Кейти Три. Арнольд робко протянул руку, коснулся ее обезображенного лица и встретил загадочный взгляд огромных голубых глаз.

— Не беспокойтесь, Арнольд. Все будет хорошо.

Потом он похоронил погибших и прочитал над каждой могилой двадцать третий псалом. Кейти Три стояла рядом, скорбно опустив голову. Тем же вечером он выстругал лангету по форме колена, но девушка все равно хромала и даже иногда падала. Помогая ей подняться, он всякий раз отводил взгляд, чтобы скрыть слезы.

На следующий день Арнольд занялся постройкой хижины, используя материалы с корабля, но главным образом из соседнего леса. Кейти Три помогала как могла: подавала гвозди, поднимала упавший инструмент.

Спустя два месяца хижина была готова. Она стояла у подножья крутого холма на краю рощи, а крыльцом выходила на опушку, покрытую шуршащим ковром из золотых листьев, которые взмывали вверх при каждом порыве холодного ветра. Вскоре выпал первый снег.

Целую неделю Арнольд перетаскивал провизию с борта «Королевской капеллы». Припасов, рассчитанных на долгое путешествие, двоим хватило бы на полжизни, а с учетом того, что Кейти Три не ела вовсе, голодная смерть им тем более не грозила.

Зато грозила смертельная скука. Долгими зимними вечерами тишину нарушало лишь завывание ветра под крышей да потрескиванье горящих дров в очаге.

— Кейти, послушай, какой ветер! — повторял он.

— Не беспокойтесь, Арнольд. Все будет хорошо, — неизменно отвечала она.

К счастью, на «Королевской капелле» нашлась целая библиотека микрофильмов и обширная коллекция музыкальных записей. Уцелело также несколько проекторов и проигрыватель. Все это Арнольд осторожно перенес в хижину. Ходить пришлось не один раз. Кейти Три не отставала ни на шаг, ковыляя по колено в снегу.

Теперь к шуму ветра и потрескиванию огня прибавилась бессмертная музыка Мендельсона, Бетховена и Бейдербека, но и она меркла в сравнении с мелодичным голосом Кейти Три, читавшей вслух с экрана. Читая, она запоминала все наизусть. Ее блоки памяти заполнялись мирами Диккенса и Гарди, Мопассана и Хемингуэя. Блистательные шекспировские строки, чувственные рифмы Китса и Шелли, благородная пылкость Элизабет Браунинг…

Интеллект девушки стремительно развивался.

— Земная поэзия бессмертна! — воскликнула она весной, а летом, гуляя по лесу, вдруг продекламировала:

Дозволь нам, о любовь,
Друг другу верным быть. Ведь этот мир,
Что рос пред нами, как страна исполнившихся грез,
Так многолик, прекрасен он и нов,
Не знает в сущности ни света, ни страстей,
Ни мира, ни тепла, ни чувств, ни сострадания.[5]