«Дар особенный»

Главная заслуга Ю.Д. Левина перед отечественной гуманитарной наукой заключалась в том, что он, посвятив свою жизнь изучению художественного перевода и международных связей русской литературы, убедительно доказал, что в русской культуре XVIII–XX веков (а не только в петровскую эпоху) огромную роль сыграл художественный перевод.

Ю.Д. Левин был убежден, что переводная литература всегда, а не только в период роста и становления играет в культурной жизни любого народа центральную роль, не уступая в значении литературе оригинальной.

В своих работах Ю.Д. Левин показал, что не только творчество Шекспира, но и вся мировая литература, перенесенная на русскую почву Тредиаковским, Сумароковым, Жуковским, Батюшковым, Пушкиным, Тютчевым, Фетом, Бальмонтом, Сологубом, Вяч. Ивановым, Волошиным, Мандельштамом, Кузминым, Пастернаком, вошла в плоть и кровь русского общества[625].

Разработанная Ю.Д. Левиным теория переводной множественности – выдающийся, недостаточно оцененный вклад ученого в теорию литературы и в изучение закономерностей межкультурных связей. Инобытие художественной литературы в чуждых странах и на всевозможных наречиях, «фламанские ковры с изнанки», по определению Сервантеса, представляет огромный интерес еще и потому, что делает зримым важнейшую особенность «бытия» любого художественного произведения – тот факт, что реально каждое из них существует лишь в процессе сотворчества читателя с автором. Художественный перевод, как рентгеновский снимок, фиксирует эту единственно возможную форму нашего погружения в текст – интерпретацию. А поскольку на инонациональной почве то или иное переводное произведение иностранного автора сосуществует с другими, многие из которых взаимодополняемы[626], то все эти интерпретации живут независимой и вместе с тем обогащающей не только друг друга, но и сам оригинал жизнью. «Это преобразование инонационального писателя в переводе, – писал Ю.Д. Левин, – имеет двоякий смысл. С одной стороны, оно вводит этого писателя в новую литературу, тем самым обогащая его. Но, с другой стороны, “обогащается” и сам переводимый писатель. Инонациональные интерпретации нередко помогают глубже понять и оценить его творчество, открыть в этом творчестве такие черты и особенности, которые остались бы скрытыми, если рассматривать одно лишь внутринациональное его усвоение»[627].

В Ю.Д. Левине удивительным образом сочеталось несовместимое: теоретик, историк и практик перевода. Философ, историк и художник – три совершенно различных типа творческой личности, и мы выдаем желаемое за действительное, когда полагаем, что и в реальности дополняет друг друга то, что «прекрасно дополняет друг друга». Ю.Д. Левин действительно способен был видеть то, чего не видели другие. Писать историю художественного перевода, прослеживать эволюцию переводческих принципов ему помогала способность к обобщениям и интерес к поиску общих закономерностей, но также и присущий ему взгляд изнутри – переводческий дар и готовность оценить достижения предшественников.

Ю.Д. Левин был представителем петербургской плеяды гуманитариев-подвижников, эрудитов, источниковедов, многие из которых были не чужды художественному переводу. Те из них, кто составили славу петербургской школы художественного перевода, если и не были профессиональными филологами, тоже в известном отношении были эрудитами и источниковедами. В этом смысле учителями Ю.Д. Левина были В.М. Жирмунский, М.П. Алексеев, Б.Н. Томашевский, Э.Л. Линецкая, Ю.Б. Корнеев, друзьями и соратниками – А.В. Федоров, Н.Я. Дьяконова, Л.М. Лотман, Е.Г. Эткинд. Художественный перевод, академический комментарий, библиографическая справка были для них не работой, а «святым ремеслом», которым можно было гордиться и которое не допускало ни единой фальшивой ноты, ни одной непроверенной цитаты. Если речь шла о переводе, то задача ставилась одновременно скромная, но максималистская: переводчик должен умереть в переводимом произведении, но в результате в русской литературе должно появиться оригинальное произведение, наделенное всеми особенностями оригинала. Для Ю.Д. Левина, как для любого представителя этой замечательной плеяды, сфальшивить в ремесле, коль скоро оно «святое», было равносильно той грязи, к которой, по известной притче о горностае, никак не мог прикоснуться этот чистоплотный зверек. Горностаев, если верить этой притче, ловят, устраивая большие грязные лужи, к которым их методично гонят. Поколение Юрия Давидовича уходит, оставляя нам представление о том, что ремесло, при нашей к тому готовности, может быть и «святым».

Анатолий Гелескул