Дарий Великий не в порядке

– В общем, мы пошли босиком, потому что утро было прохладным. Но к обеду, когда мы решили выйти из травы на тротуар, он оказался слишком горячим. – У мамы на лице появилась озорная улыбка. – Когда мы вовремя не пришли домой, Бабу пустился на поиски. Но он не понял, почему мы там стоим, и обувь нам не принес.

– О нет, – отозвался я.

– И вот он отнес Махваш домой на закорках, а меня оставил в парке. Сказал, мол, это научит меня быть ответственной.

Это и правда звучало как нечто, на что Бабу вполне способен.

– Потом он вернулся, но опять без сандалий. Так что и меня тоже пришлось нести домой на руках.

На это я улыбнулся.

– Таким он был сильным, – сказала мама и шмыгнула носом.

Я положил полотенце и попытался обнять маму сбоку, но она меня отпихнула.

– Я в порядке. – Она снова поправила очки. – Мне так жаль, что я не научила тебя фарси.

– Что?

Я ничего не понял. Наш разговор произвел особенно обескураживающий Маневр Гравитационной Рогатки.

– Научить тебя языку было моей задачей. Сделать так, чтобы ты знал свои корни. А я это задание провалила.

– Мам…

Она положила губку и отвернулась от раковины.

– Мне было так тяжело. Переехать в Америку. Я думала, что вернусь, когда уезжала. Но этого не случилось. Я влюбилась в твоего отца и осталась там, хотя по-настоящему никогда не чувствовала себя дома в Штатах. Когда ты родился, я хотела, чтобы ты вырос американцем. Чтобы ты чувствовал себя там своим.

Я это понимал. По-настоящему.

В школе мне довольно тяжело было быть Частичным Персом. Не знаю, как бы я выжил, если бы был Еще Немного Более Персом.

Мама покачала головой.

– Ты так похож на отца. Во многом. Но ты и мой сын тоже. Я стала заниматься с тобой, когда ты немного повзрослел, но, кажется, это все больше помогло не тебе, а твоей сестре.

В общем.

Было бы неплохо выучить фарси, как это сделала Лале.

– Прости, Дарий.

Теперь, когда мы были наедине и все Настоящие Персы ушли спать, она снова вернулась к американской версии моего имени.

Мама поцеловала меня в голову и снова включила кран.

– Тебе было бы проще разговаривать с дедом, если бы ты знал фарси. Ему никогда не было комфортно общаться на английском, даже до болезни.

Это я уже успел понять. По скайпу на английском с нами в основном говорила Маму.

– Знаешь, он на самом деле тебя любит. Даже если не всегда все правильно говорит. Он любит тебя.

– Я знаю, – отозвался я.

– Думаю, он тебя еще больше любит потому, что раньше никогда не видел. Для него это особое чувство.

– Да. Я тоже его люблю.

Возможно, это было преувеличением.

То есть любил я, скорее, свое представление о Бабу.

А представление сильно отличалось от реальности.

Утром Лале подскочила первой. Она носилась туда-сюда по коридору, пела песни во все горло и танцевала, громко шлепая ножками по плитке. Потом сестра приоткрыла дверь и заглянула ко мне в комнату.

– Доброе утро, Лале.

– Sobh bekheir![15]

– Хочешь позавтракать?

– Baleh[16].

– Хорошо. Я сейчас приду.

Я натянул носки и пошел за ней в кухню.

Благодаря нам с мамой предположить, что вчера здесь праздновали Навруз, было невозможно. Я даже протер все поверхности и плиту.

Лале сунула носик в холодильник. Он был до отказа наполнен всякими остатками, так что света на самой верхней полке хватало только на то, чтобы осветить ее саму, ниже он просто не пробивался.

– Noon-o paneer mekham[17].

Лале вошла в режим говорения исключительно на фарси, но хотя бы выбирала выражения, которые мне было под силу понять.

Я достал сыр фета из самого верхнего уголка дверцы холодильника.

– Хочешь, я подогрею тебе хлеб?

– Baleh!

Тарелки Лале было не достать, но зато она раздобыла для нас чистые ножи. Когда звякнул тостер (а я даже хотел, чтобы в этот момент включалась настоящая сирена или что-то вроде этого – настолько ультрасовременно он выглядел), я положил на дно корзинки одно из полотенец Маму и наполнил ее хлебом.

– Чаю хочешь?

Лале кивнула и вынула из корзинки кусок сангака больше, чем ее голова. Она швырнула его на тарелку и подула на пальцы: хлеб был очень горячий.

После завтрака мы с Лале уселись в гостиной. Я читал «Властелина колец», она смотрела очередную иранскую мыльную оперу. В Америке я никогда не смотрел мыльных опер, так что сравнить было не с чем, но иранские казались совершенно абсурдными.

Все до одного персонажи как будто бы пытались подражать игре Уильяма Шетнера[18].

А сестре нравилось.

– Посмотри, какая шуба! – Лале наконец переключилась на английский, чтобы комментировать происходящее в телике.

На экране пожилая женщина сидела за столом в роскошном ресторане в смехотворной белой шубе, которая своими цветом и размером делала ее похожей на белую медведицу.

– Вот это да.

Так нас и застала Маму: Лале хохотала над тем, что показывали по телевизору, а я читал книжку и при необходимости соглашался в чем-то с сестрой.

– Sobh bekheir! – сказала сестра, снова перейдя на фарси, стоило только возникнуть восприимчивой аудитории.

– Sobh bekheir, Лале-джан. – Маму поцеловала сначала Лале, а потом и меня. – Вы позавтракали?

– Baleh.