Дарий Великий заслуживает большего

Лале помотала головой и вытерла слезы.

– Меня никто не стал слушать. Бабушки сказали, что я сильно их огорчила. А мама на работе.

– А я был на игре, – закончил я вместо нее. – Прости, пожалуйста. Но сейчас я здесь. И готов тебя слушать.

Лале шмыгнула носом.

– Эй. Все хорошо. – Я развел руки в стороны. – Обнимашки?

Лале вылезла из-под одеяла и обхватила меня руками. Я притянул ее к себе, крепко прижал к груди и немножко покачал.

– Все будет хорошо, – пообещал я. – С мамой я поговорю. И мы со всем разберемся.

Я поцеловал Лале в макушку.

Я бы все на свете отдал, чтобы защитить сестру от Бездушных Приверженцев Господствующих Взглядов вроде Мики Как-Там-Его-Фамилия.

Меньше всего мне хотелось, чтобы она оказалась на моем месте.

Стала Мишенью.

– Я люблю тебя, Лале.

Я подоткнул Лале одеяло, поцеловал в лоб и ушел, оставив дверь чуть приоткрытой, как ей нравилось.

Попробовал дозвониться до Сухраба, но безуспешно. Наверное, он был в школе.

Бабушки уже легли, но я спустился на кухню, чтобы заварить себе Нью Витанаканду – цейлонский черный чай с глубоким мягким вкусом и нотками шоколада.

Потом я пил чай и делал домашку по алгебре. Мы дошли до логарифмов, в которых я никак не мог разобраться. И почему-то хотелось, чтобы Чип был рядом и помог.

Мне было не по себе от таких мыслей.

Даже стыдно.

Я уже заканчивал с алгеброй, когда загремела гаражная дверь.

– Привет, милый, – сказала мама. – Как твой день?

– Нормально. Лучше, чем у Лале. Ты слышала, что у нее случилось в школе?

Мама вздохнула и открыла холодильник. Достала упаковку бекона, вытащила ломтик и съела холодным.

Я хмыкнул.

– Что?

– А мне ты так делать не разрешала.

– Не было такого.

Я только улыбнулся.

– Было?

– Ага. И папа предлагал вместо бекона съесть яблоко или сельдерей.

Мама вздохнула и ссутулилась.

Никогда не видел ее настолько вымотанной.

– Мы были ужасными родителями, да?

Я моргнул. Раньше она так не говорила.

– Конечно, нет.

Мама вытащила еще один ломтик бекона и убрала пачку обратно в холодильник.

– Честное слово! – сказал я.

– Спасибо, милый. – Мама плюхнулась на стул рядом со мной. – Я просто устала. А теперь учительница Лале хочет, чтобы я пришла с ней побеседовать.

– Она рассказала тебе, что случилось?

– Сказала только, что у Лале в последнее время трудности в классе. А сегодня она повздорила с одноклассником.

– Он обозвал Лале террористкой. А еще парочка завели привычку коверкать ее имя – зовут ее Лолли.

Мама покачала головой и бросила взгляд на лестницу на второй этаж.

Я сглотнул.

– Лале говорит, это началось после того, как мы съездили в Иран.

Мама резко повернулась ко мне.

– И что ты хочешь сказать? По-твоему, нам не стоило ездить?

Я не понял, почему она вдруг разозлилась.

Что я сделал не так?

– Я не это имел в виду.

Мама сердито фыркнула.

– Ну правда. – Я накрутил низ футболки на палец. – Если бы мы не поехали к Бабу, то жалели бы об этом до конца жизни.

Вся сердитость разом схлынула с маминого лица.

– Просто… До нашей поездки Лале ничем не выделялась. И к ней относились как к белым детям. Но теперь…

– Персы вообще-то белые.

Я прикусил губу.

То, что в медицинских документах мы ставим галочку в нужном пункте, не делает нас белыми в полном смысле этого слова.

Когда в школе узнали, что моя мама из Ирана, отношение ко мне разом изменилось.

И с Лале одноклассники обращались не как с обычной белой девочкой.

– Она становится изгоем. А учительница наказывает ее, а не тех, кто дразнит Лале.

– Ты прав. – Мама поджала губы. – Но я не знаю, что делать. Завтра у меня встреча с клиентом. С Лале пойдет бабушка.

Я представил, как Мелани Келлнер будет объяснять учительнице Лале, что расизм – это плохо.

Вспомнил, что ни один из моих учителей так и не понял, в чем проблема. И не попытался защитить меня от травли.

– Может, мне с ними пойти?

– Ты не обязан, милый. Разве у тебя нет завтра тренировки?

– Тренер Бентли поймет, – сказал я. – И я хочу пойти. Правда. Только я знаю, что это такое.

Мама взъерошила мне волосы.

– Тебе в школе тоже приходилось несладко?

– Иногда. – Я промолчал о том, что, по сути, мало что изменилось. – Некоторым просто не нравятся персы. И любые выходцы с Ближнего Востока.

– Мне жаль.

– Ты ни в чем не виновата.

Мама отвернулась к окну и заговорила, не переставая в задумчивости перебирать мои кудряшки:

– Знаешь, когда я только приехала в Америку, про меня тоже говорили всякое. Особенно после событий 11 сентября. Наверное, со временем я просто к этому привыкла. Изо всех сил изображала из себя белую. Вот почему я не учила тебя фарси, хотя стоило бы.

Это я слышал и раньше: мама не хотела, чтобы я отличался от других детей.

– Я хотела сменить имя на Шэрон, потому что мои профессора не могли выговорить Ширин.

– Шэрон Бахрами?

Мама фыркнула.