Дарий Великий заслуживает большего

Я кивнул. Мы тогда пошли в душ после игры в соккер, Сухраб увидел меня голым и сказал, что мой пенис похож на тюрбан аятоллы.

Неужели вся моя жизнь станет чередой унижений из-за необрезанного члена?

Может, и так.

Может, это судьба.

– Так почему ты до сих пор со мной дружишь?

Я пожал плечами.

– Потому что ты попросил прощения.

– И ты меня простил.

– Ну да.

– Друзья не держат обид. Чип просил у тебя прощения.

Просил.

И много раз.

Но я не был уверен, что этого достаточно.

– Ты не просто попросил прощения. Ты больше так не делал.

– Но у нас случались и другие ссоры.

– Да. Но не по одному и тому же поводу.

– А с Чипом все иначе?

– Да. Он дружит с Трентом, хотя тот ужасно ко мне относится.

– Хм. Тогда, может, он и не изменится. Но знаешь что?

– Что?

– Я еще не встречал человека с таким большим сердцем, как у тебя, Дариуш. Уверен, ты со всем разберешься.

У меня запылало лицо.

– Спасибо.

Щеки Сухраба тоже порозовели. Он откашлялся.

– А как соккер?

Я рассказал Сухрабу о наших победах и поражении и о том, как странно и одновременно чудесно чувствовать себя частью команды.

Рассказал о бабушке и бабуле.

Рассказал о Лале и о созвездиях Маму и Бабу, которые она придумала.

Рассказал о том, что мама теперь почти не бывает дома. А папа наконец вернулся, и ему очень плохо, но он вроде как согласился принять мою помощь.

И впервые за очень долгое время я почувствовал, что, может быть, все действительно будет хорошо.

Нулевой меридиан

Мама постучала в дверь, когда мы с Сухрабом уже прощались. Она была в халате и держала в руках чашку кофе.

– Привет, Сухраб-джан. Chetori toh?

С минуту они с Сухрабом болтали на фарси, а потом мама сказала:

– Хорошо, Сухраб-джан, khodahafes[20]. Еще созвонимся.

– Khodahafes, – ответил Сухраб. – Пока, Дариуш. Скоро еще поболтаем, обещаю. Ghorbanat beram.

– Ghorbanat beram. Всегда.

Я отключился и откинулся на спинку кресла, зацепившись коленками за край стола, чтобы ненароком не опрокинуться.

Мама стояла, прислонившись к косяку двери, и смотрела на меня.

– Ты улыбаешься.

– С ним все в порядке. А я так боялся.

– Знаю, милый.

– А ты была в курсе?

Мама покачала головой.

– Но я подозревала, что они могли уехать. Махваш несколько раз говорила об этом.

– И что теперь будет?

– Не знаю. Если все получится, устроятся на новом месте. Может, в Торонто. – Она улыбнулась. – А может быть, и здесь.

– Правда?

– Если нам повезет.

Я на секунду представил, что Сухраб переезжает в Портленд. Приходит к нам на ужин. Мы гуляем вместе и играем в соккер. Я показываю ему свои любимые места. Мы пьем чай у нас на кухне. Находим укромный уголок в стороне от всего мира, где можно делиться тем, чем делятся друг с другом только лучшие друзья.

Мама подошла ко мне и погладила по голове.

– Дарий?

– Что?

– Я не хотела подслушивать, но… Я слышала, что ты сказал Сухрабу о Лэндоне.

– Понятно.

– Ты как?

– Нормально. Ну, во всяком случае, буду.

Мама долго смотрела на меня, словно пыталась понять что-то, чего не понимала прежде. Потом села на кровать и похлопала по покрывалу.

Я натянул футболку, стараясь прикрыть ярко-оранжевые плавки, и сел рядом с ней.

– Что случилось?

– Мы с ним поговорили. И… Мы хотим разного.

– Папа сказал, что вы с Лэндоном думали о том, чтобы… заняться сексом.

У меня сдавило грудь.

– Он думал. А я еще не готов.

Мамина рука снова легла мне на голову.

– Ты мог рассказать мне. Когда папы не было в городе, ты мог пойти ко мне, если нуждался в совете.

– Знаю.

– Может, я что-то не так сказала?

– Нет.

– Раньше ты всем со мной делился.

– И до сих пор делюсь.

– Но не таким.

Я посмотрел на свои руки. Мамины пальцы, перебиравшие мои кудряшки, замерли.

– Что такое?

Я зажмурился.

– Каждый раз, когда мы целовались, у тебя было такое выражение лица…

– Неправда.

Вот поэтому я и не хотел ей ничего говорить.

Знал, что она расстроится.

– В самом деле?

Мама сложила руки на коленях.

– Прости меня.

– Все хорошо.

– Нет, нехорошо. – Мама глубоко вздохнула. – Я не злюсь на то, что ты гей. Честное слово.

– Ладно.

– Понимаешь, с самого твоего рождения мы с папой мечтали о том, что у тебя будет счастливая жизнь. Ты рос, менялся, и мы потихоньку подстраивали под тебя свою мечту. Долгое время мне казалось, я знаю, куда ты идешь. Но теперь… – Мама сморгнула слезы. – После Ирана все изменилось.

Не все.

Я был геем еще до того, как поехал в Иран, просто не осознавал этого. И вернулся я точно таким же геем.

Но мама сказала:

– Вы с папой очень сблизились за эту поездку. И я так радовалась, потому что у меня сердце рвалось на части, когда я видела, как вы отдалились. – Мама прижала руку к сердцу. – Но пока папа тебя обретал, я тебя теряла. Это больно.

Признаться, я никогда не задумывался, как чувствовала себя мама из-за того, что мы с папой стали командой.

Меня обожгло стыдом.

– Прости, мам.

– Не надо. Я веду себя эгоистично.

– Нет. Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя лишней.

– Я просто по тебе скучаю. Скучаю по нашим прежним отношениям. – Мама потянулась к прикроватной тумбочке, на которой стояла упаковка бумажных платочков.

– Держи. – Я передал ей коробку.