Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

И я стала, как мне объяснили, так и поступать. Стояла в притворе и думала, что если меня вывели из храма, значит у меня есть грехи. «Господи, покажи мне мои грехи! Они ведь есть, хоть я их и не вижу». Такая была детская нескладная молитва, впервые в жизни. И вот через несколько дней в четыре часа утра в тонком сне я увидела интересное кино. Очень интересное. Только зачем же так грубо… Мы же на Иоселиани воспитаны. А тут какой-то плакатный монтаж: кадр из жизни моих знакомых. Понятно, то, что они делают, — это нехорошо. Совсем нехорошо. Я бы никогда… Затем сразу кадр из моей жизни. Да я делаю то же самое, только все очень красиво обставлено, интеллигентно. Снова кадр из жизни и деятельности моих знакомых. Откровенный грех. Потом из моей. Все то же самое, только прикровенно. Длинный такой фильм. Я проснулась и все записала в тетрадку. На следующий день, снова в четыре утра, — продолжение, я опять все записала, проснувшись. И на третий день — последняя, третья серия.

У меня уже не оставалось никаких вопросов, все было ясно. С тех пор я знаю, что такое покаяние. Если бы тогда нашелся кто-нибудь, кто сказал бы мне, что есть на земле человек хуже меня, я бы ему не поверила. Цель поездки была достигнута, и мне уже нечего было больше делать в Печорах. Ситуация себя изжила. Хотела разобраться со своей душой, вот и разобралась. Я собрала вещи, попрощалась с хозяйкой. Оставалась еще неделя от отпуска, хозяйка вернула мне оставшиеся деньги, и я отправилась напоследок в монастырь. И тут увидела Ольгу из гостиницы.

— Как Ваши дела?

— Прекрасно. Все, чего я хотела, случилось, и я уезжаю.

— А Вы причастились?

— Нет.

— Как? Три недели прожить в Печорах и не причаститься? И не исповедовались?

— Да кто я такая, чтобы кто-то здесь терял на меня время? Если нужно будет, я сделаю это и в Москве. А если не нужно…

Но не тут-то было. Ольга хорошо понимала то, чего тогда совсем не понимала я, в моей непоколебимой решимости немедленно уехать отсюда она увидела вражью работу и стала уговаривать меня обязательно исповедоваться. «Здесь такие старцы!» — и называла великие имена, которые тогда мне ничего не говорили, и я никого, конечно, не запомнила.

— Нет, нет и нет, — упиралась я изо всех сил, — какое я имею право отнимать время у нормальных людей, вон их тут сколько, а я кто?..

— Ну хорошо, — смирилась она, видя, что моего упрямства ей не сломить, — тогда поедем в Литву к моему духовному отцу.

— У меня нет денег.

— Я Вам дам. Потом пришлете.

— У меня лыжи! — зачем-то сказала я, схватившись за это, как за последнюю соломинку.

— Оставите у меня.

Она взяла три дня за свой счет, и мы доехали на поезде до Риги, потом еще пять часов на автобусе до Тяльшая. Там на горке стояла маленькая церковь, когда-то католическая. Чисто выметенный двор, аккуратно подстриженные деревья. Из гаража вышел батюшка в застиранном рабочем халате (потом я узнала, что отец Наум недавно подарил ему старенькую «Победу», и он ее ремонтировал).

— Отец Антоний, я Вам работу привезла. Вскоре я уже стояла на коленях в церкви, а он читал мою первую исповедь. Это продолжалось минут сорок. Пол был холодный, и я потом еле поднялась, не могла разогнуть колен. Батюшка вернул мне тетрадку. Интересно, что он теперь будет со мной делать? А он позвал меня в дом и благословил остаться здесь до конца моего отпуска. Дал мне стопку книг, я должна была весь день их читать, а вечером, если появлялись вопросы, он мне на них отвечал.

В доме кроме батюшки-игумена жили две или три сестры, каждый день ни свет ни заря приходили из города еще какие-то сестры, и в шесть утра я вскакивала от возгласа — благословения на полунощницу. В большой комнате, куда меня определили, на столе появлялся деревянный ящик-аналой, и сестры начинали читать 17-ю кафизму, поминая «на Славах» множество имен о здравии и упокоении.

Они всё мыли окна и двери, и стирали, и гладили, работали с утра до ночи, а я читала книжки. Попыталась им помочь:

— Нельзя, это наше послушание.

— А какое мое послушание?

— Твое послушание книжки читать.

— А вам когда читать?

— Да мы уже свое прочитали. А сейчас надо к Пасхе готовиться.

Две с половиной книжки я уже пролистала, три недели просидела на геркулесе, и после нескольких трапез за столом, на котором чего только постного не было (что такое пост, я же теперь знала!), дерзновенно спросила у батюшки, как мне это понимать. А он, ничуть не смутившись, или я просто не заметила, что его обидела, сказал:

— А ты в следующий раз понаблюдай за Галиной, как она обедает.

Галина обедала так: наливала себе тарелку пустого супа и не спеша прихлебывала из нее весь обед, пока я уплетала грибочки и помидорчики.

— А если не можешь по-настоящему поститься, делись с неимущими, и Господь простит.