Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Вопросы у меня были. Полтора года тому назад мне на работу позвонил отец и сказал: «Юры больше нет». Юра — мой дядя, который был младше меня на два года, — попал под поезд на станции Гражданская, его размолотило между поездом и перроном, он оступился, подсаживая на платформу последнего студента из их компании, возвращавшейся в Москву с «картошки». Это случилось 19 сентября 1979 года. Первая смерть близкого человека в моей жизни. Мы как раз договорились встретиться с ним после двух месяцев летних поездок, он должен был мне привезти какую-то свою статью на стыке физики и философии. Он эти статьи отправлял за границу и сам хотел уехать, но не мог — останавливало то, что у него были очень старые родители. Он был поздний ребенок, маме его — младшей сестре моей бабушки — было сорок два года, когда она его родила, а отец был намного старше мамы. Отец преподавал в МАИ теормех, мама в экономико-статистическом вычислительную технику, а еще с ними жила другая сестра моей бабушки, она в университете преподавала персидский язык. Про нее ходили легенды, что она не верит, что Земля круглая. Юра заканчивал аспирантуру МАИ.

У него была невеста, Зоя Попова, которую он от меня почему-то прятал. Он умер 19 сентября, а через полгода, 15 мая, я пришла к его родителям на Нагорную улицу, там собрались его друзья, потому что был день его рождения. И вот тут я во второй раз увидела его невесту — впервые мы встретились на его похоронах. Она подошла ко мне и сказала:

— Мне надо рассказать тебе два своих сна.

— Почему мне?

— Не знаю. Знаю только, что именно тебе. Первый был сразу после похорон. Он приснился и сказал: «Что же вы мне такую рубашку-то положили?» А второй — на днях. «У меня, — говорит, — все хорошо. Подумай лучше о моих родителях. А 21 мая меня отсюда отпустят, и мы с тобой встретимся». Что значит — встретимся? Мне как раз надо лететь в Томск, в командировку, мысли самые разные приходят.

Я сразу поняла, почему она именно мне эти сны рассказала. Насчет рубашки все было так. Когда он умер, нужно было везти вещи в морг, и выбор пал на меня. Нашли хороший новый серый костюм, зеленую рубашку, галстук. «Надо бы белую», — робко сказала я. Нашли белую. Она оказалась нейлоновой с пожелтевшим воротничком. Я ничего тогда не знала, но интуитивно чувствовала, что рубашка должна быть натуральная, а не нейлоновая, и попросила поискать что-нибудь еще. В ответ был взрыв: «Какой ты жестокий человек, что ты привязалась с этой рубашкой, посмотри на родителей, в каком они состоянии! Не все ли ему равно теперь, какая будет рубашка!» Действительно, что я привязалась с этой рубашкой, и в белой нейлоновой рубахе его и похоронили. И лежит он в ней, как в целлофановом пакете.

А насчет второго сна я ей тогда ничего не сказала, и потом не сказала, потому что видела ее тогда в последний раз. Дело в том, что через неделю — на 21 мая, когда его обещали отпустить и они с Зоей должны были встретиться, — как раз и было назначено мое крещение. Но что я могла ей тогда объяснить?

Вот этот вопрос — он мне с тех пор не давал покоя — я и задала батюшке.

— Как ты не понимаешь? Из всей вашей огромной семьи ты первый человек, который принимает крещение. Какая это радость на Небесах! В этот день его душу отпустили из ада, чтобы он мог при этом присутствовать. Благодать твоего крещения каким-то образом распространилась и на него. Между крещеными и некрещеными там пропасть. А в этот день он был близко. Узнай у его невесты, крещеная ли она, может, они и «встретились» в тот день.

— А что значит «мне там хорошо?» Он же некрещеный был?

— Не судите внешних. Не внутренних ли вы судите? У Бога селений много.

Зоя, конечно же, оказалась единственным крещеным человеком из всех его друзей, которых я знала.

Мне еще один вопрос тогда не давал покоя — зачем он умер таким молодым? Почему вообще нужно молодым умирать? В одной из Батюшкиных книг нашла ответ — потому что «в чем застану, в том сужу». Вот и забирает Господь человека в момент, наиболее благоприятный для его спасения, если предвидит, что дальше эта жизнь пойдет под откос, что он уже не станет лучше, что сейчас — вершина его духовной жизни.

«Да его как будто подменили», — сказали мне Юрины друзья, с которыми он провел в Юрмале свое последнее лето. Он ведь в Москве не мог выйти из дому, если стрелки на брюках были чуть-чуть не так заглажены. Когда мы искали ему белую рубашку, я увидела в шкафу целую наволочку с галстуками. А тут он ходил по Юрмальскому бродвею в тренировочных штанах с вытянутыми коленками. И отправлял своих друзей по вечерам в театр или на концерт, а сам оставался дома с их маленьким ребенком. И все говорил о смерти, о вечности и читал им свои любимые стихи:

Нечеловеческая сила, в одной давильне
всех калеча,
Нечеловеческая сила земное сбросила
с земли,
И никого не защитила вдали обещанная
встреча,
И никого не защитила рука, зовущая
вдали…