Дарим тебе дыхание: Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

В этот день — а было воскресенье — Ксения, наш монастырский врач, собиралась на Оршу. В только что обустроенном домике на втором этаже лежала с пневмонией моя подруга Светлана. Муж ее, Алексей Иванович, тогда прямо с Орши ездил в Лавру читать в Академии свои лекции. Вот Ксения и торопилась на Оршу к Светлане. А тверские сестры попросили ее по дороге заглянуть к ним, посмотреть больную ногу новой паломницы. Ксения только взглянула на эту ногу — нога красная, язва черная, и вокруг характерные «детки» — маленькие язвочки, это ни с чем не спутаешь. Да еще без температуры. Все признаки налицо — сибирская язва.

Она привезла Терезу в больницу. Дежурный врач инфекционного отделения только взглянул на эту ногу и заорал: «Мы тебя в тюрьму посадим! Как ты могла везти ее в обычной машине и без противочумного костюма!» Собрали всех врачей, вызвали профессоров, диагноз был один.

Мы оказались на Орше «под домашним арестом», а в это время в городе всех подняли на ноги, монастырь оцепили, рабочих свозили в больницы по месту жительства, приехала спецбригада в противочумных костюмах и выдраила весь тверской монастырь.

Когда мы еще ехали в машине, размышляя, как будем умирать, мы почти одновременно с Иулианией подумали об одном и том же. Мы вспомнили, как в Иерусалиме, в Горненском монастыре, нам перед отъездом вынесли из алтаря Казанскую икону Божией Матери; сейчас эта икона всегда в храме, а тогда ее выносили из алтаря только на благословение отъезжающим паломникам. И там сестры рассказали нам историю этой иконы.

После революции, когда наш Горненский монастырь оказался никому не нужным: ни России, ни Турции, монахини разошлись по домам, кому было куда идти, а те, что остались, чтобы не умереть с голоду, вышли на дорогу тесать известняк, из которого в Иерусалиме все построено. И подхватили там холеру. Так вот, турецкие власти, чтобы себя обезопасить, побросали тела умерших сестер в ямы с негашеной известью, а чтобы еще надежнее себя обезопасить, они кидали туда и больных еще живых сестер. Тогда все оставшиеся собрались в церковь и перед этой Казанской иконой стали читать акафист за акафистом, один, второй, десятый. После двенадцатого акафиста икона поднялась в воздух, обошла по кругу весь храм, и от нее был голос: «Монастырь будет спасен». Все больные тут же выздоровели, и никто больше не заболел.

А тут как раз только что вернулась из Иерусалима мать Серафима и привезла оттуда две большие бумажные копии этой иконы, нам и в Тверь. «Будем читать в каждом монастыре по двенадцать акафистов», — решили мы, приехали на Оршу, ничего не сказали сестрам, чтобы не было паники, и встали воскресным вечером на молитву перед этой иконой, втроем, с Валентиной Никаноровной.

Дом новый, щели внизу еще не заделаны — наверху, у Светланы, даже жарко, а у нас страшно дует по ногам. Но стоило нам только прочитать первый акафист, как все почувствовали тепло. «Матерь Божия посетила», — сказала Валентина Никаноровна. А после двенадцатого акафиста опять стало холодно. Читали с восьми вечера до трех утра. И Светлана там, наверху, еще один акафист прочитала, получилось всего двадцать пять.

Утром пришла мать Сергия из коровника — корова отелилась раньше срока и родила двух мертвых телят. Она стоит в слезах и смотрит на меня с удивлением — чему это я так обрадовалась; а я подумала, что враг уже взял свой процент, ну, хоть телят, тем более что болезнь эта особенно животных губит. Тогда и появилась надежда, что, наверное, все обойдется.

Позвонила Марина, которая ничего о сибирской язве нашей не знала: «А мне вчера ночью приснился наш Батюшка, отец Наум. Он сначала молился у нас дома на кухне, а потом вместе с тверскими сестрами Крестным ходом по воздуху обошел всю Тверь, и они кропили город на все стороны крещенской водой».

Тем временем в больнице сделали посев в чашке Петри, и врачи сказали, что во вторник все будет окончательно ясно, хотя у них уже не было никаких сомнений, но полагается — значит, полагается.

В понедельник нам позвонили и сказали, что в чашке пока ничего не выросло, а должно было бы хоть что-нибудь уже появиться. И что язва на ноге у Терезы почему-то стала совершенно другой, не черной, а красной, «детки» исчезли, поднялась температура — странное дело. А во вторник нас выпустили из затвора и сняли карантин в Екатерининском монастыре, диагноз отменили, Тереза вернулась из больницы, рассчитывая еще пожить в обители, но ее тут же отправили во Львов.

Утром прибежала Маша Беляшова: «Мне сегодня Батюшка отец Наум приснился! Он ходил по всему нашему монастырю, а потом пришел на кухню, выдвинул все ящики и всё везде отмывал». Я понимаю, кому другому приснился бы, а то Маше, которая вообще была не в курсе дела — и этого, с сибирской язвой, и вообще монашеского. Скоро пришлось нам с ней, к сожалению, расстаться — ничего духовного ей привить мы так и не смогли.