Даруй им покой

– Маргарет относится к своим молочным сыновьям как к родным. Даже хранит их крестильные рубашки…

Еще одно стеклышко встало рядом с двумя первыми. В нем Броган, подперев рукой лоб, смотрит в полупустую кружку.

– Я кое-что нашел там… Такое не очень-то покажешь. Как подумаю, откуда это могло взяться, мурашки по коже…

И снова в стеклышке лицо леди Эрмины, только теперь по ее щекам бегут слезы, а над головой шелестит под ветерком плющ. Она говорит о не пришедшем на свидание женихе, о пятнах крови в часовне…

Следующее стеклышко. В нем Дирхарт расправляет на колене найденную у убитого Брогана шелковую крестильную рубашку с давними пятнами крови…

Такие разные стеклышки притягивались друг к другу, стыки между ними исчезали, и они становились одним целым, возвращая смотрящего в них на два месяца назад, в пахнущую шиповником весеннюю ночь, в освещенную стоящим на полу фонарем часовню, где перед изваянием святого Лазаря стоит Маргарет. Ее глаза смотрят сквозь камень, в глубину собственной памяти. Руки прижимают к лицу крестильную рубашку Ричарда, и ей кажется, что тонкая ткань до сих пор хранит тепло маленького тела, когда-то вернувшего ее к жизни. Воображаемое тепло, заменившее ей тепло объятий мужчины, которого вернула к жизни уже она – пусть и на короткое время перед тем, как он навсегда спустился под каменные плиты, на которых она сейчас стояла. Она говорила с ним… о чем? Что услышал перешагнувший порог часовни Джеффри Холл, привлеченный светом в окне? Что показалось ему странным, подозрительным, опасным?

Что бы то ни было, сэр Джеффри потребовал объяснений. Потребовал у Маргарет показать ему, что она сжимает в руках, пытаясь спрятать под плащом. Встретив сопротивление, к которому не привык, он попытался выхватить это у нее. Она оттолкнула его. Он схватил ее за руку, она вырвалась… Из висящего на ее поясе мешочка по часовне разлетелось рукоделие. Она бросилась собирать рассыпанные игольницы и наперстки, он стал помогать ей, но в какой-то момент снова заметил, как она прячет заветную рубашку, снова попытался отнять, и она отмахнулась рукой с зажатыми в ней ножницами…

Дирхарт перевел дух. Слушавший его сэр Уильям подавленно молчал.

– Знаете, милорд, женщине убить мужчину легче, чем кажется, потому что от женщины не ждешь ничего такого. Рядом с ней думаешь о чем угодно, только не о том, что ножницы в ее руке сейчас вонзятся тебе в горло. К тому же никто из них впрямь не помышлял об убийстве.

– Господи… зачем я позволял Маргарет проводить столько времени в этой часовне? Она просто лишалась рассудка здесь…

– Жаль, милорд, но с этим уж ничего не поделаешь.

Дирхарт неотрывно смотрел на свечи в подсвечнике, когда барон легонько тронул его за локоть.

– Ты ведь скажешь мне остальное? Только давай выйдем отсюда.

– Да, милорд. – Дирхарт словно очнулся. – Конечно, идемте.

Выйдя из часовни, они присели на ступени перед крыльцом, глядя в темноту сада, которая казалась едва ли не уютной в сравнении с горящим у них за спиной светом.

И снова рассыпаются стеклышки мозаики, чтобы тут же сложиться в цельную картину.

Маргарет не думала о том, куда бежит. Она бежала не куда-то. Она бежала от чего-то. От чего-то ужасного, случившегося с ней. От горячих капель на ее лице и руках. От такого красивого, бледнеющего, запрокинутого в муке лица. От рук, судорожно цепляющихся за горло. От родником бьющей сквозь слабеющие пальцы крови. Да поможет ему святой Лазарь, покровитель страданий, заступник умирающих… Да поможет…

Она уже не бежала. Она билась в рыданиях на руках Гаррета – всегда оберегающего ее, всегда следующего за ней, в последнее время ставшего ее тенью, ее защитой, ее паладином… Он умолял ее замолчать, и она замолчала. Он отвел ее домой, и она не противилась. Он обещал, что все исправит, и она поверила.

Она даже не хватилась оброненной ею крестильной рубашки Ричарда, оставшейся лежать на земле возле входа в сад.

Эту запачканную кровью рубашку не заметил и идущий в часовню Гаррет.

Впрочем, он был слишком сосредоточен на том, что ему предстояло, а столь целеустремленные люди редко замечают лежащее у них под ногами.

Войдя в часовню, Гаррет равнодушно взглянул на застывшего в кровавой луже Джеффри. Он даже не стал убеждаться, мертв ли тот – живых с такими чернеющими поперек горла ранами не бывает.

Он аккуратно обошел труп, стараясь не наступить в лужу крови, и опустился на колени перед изваянием святого Лазаря. Отодвинул по сторонам вазы с белыми, забрызганными кровью розами. Протянул руку в нишу и повернул скрытый за каменными складками плаща святого рычаг. Одна из каменных плит пола сдвинулась, открывая ведущие вниз ступени.

Спустившись, Гаррет на миг застыл перед низкой тяжелой дверью, потом решительно толкнул ее. Дверь медленно повернулась на тугих петлях, луч стоящего на краю люка фонаря вычертил по каменным плитам светлый треугольник. Где-то далеко за крепостной стеной раздался протяжный стон, переходящий в бессмысленный хохот. Спина Гаррета мигом покрылась липким потом, хоть рассудок подсказал – это всего лишь крик ночной птицы.