Дарвиновская революция

Вторая геологическая глава намного позитивнее, чем первая. Например, дарвиновская теория в отличие от теории Ламарка (а в некоторых отношениях и теории Чемберса тоже), не приемлет стремительной эволюции, где потеря отдельных видов компенсируется развитием тех же видов в более позднее время. С точки зрения Дарвина, вид возникает и существует лишь однажды, и он был рад тому, что палеонтологическая летопись это подтверждает (с. 313). Точно так же он не преминул воспользоваться и тем фактом, что летопись, отражающая палеонтологическую историю мира, указывает на параллельные пути развития. Новые, более совершенные (за счет естественного отбора) виды имеют преимущество перед старыми формами и потому расселяются и оставляют сходные ископаемые отложения по всему миру (с. 327). Также и тот факт, что «чем древнее какая-нибудь форма, тем сильнее выражена у нее склонность с помощью некоторых своих признаков связывать между собой группы, ныне далеко отстоящие одна от другой» (с. 330), можно легко объяснить нисходящими модификациями, так же как ими можно объяснить и тот факт, что «ископаемые из двух последовательных формаций более тесно связаны между собой, чем ископаемые двух отдаленных друг от друга формаций» (с. 335). Но как быть с ключевым вопросом? Как быть с прогрессией? Исходя из того, что нам уже известно, и высказанных ранее догадок следует ожидать, что Дарвин займет позицию, не особо разнящуюся с (более поздней) позицией Оуэна, и так оно и случилось. Для Дарвина основной, я бы даже сказал фундаментальный, фактор – это дивергенция, а поскольку человек онтологически не отличается от прочих существ, то ни о какой однолинейной, ведущей к человеку прогрессии и речи быть не может. Речь может идти лишь о дивергентной эволюции, неустанно ведущей ко все большей адаптивной специализации. Но внутри этих рамок Дарвин был готов допустить на субъективном уровне наличие достаточно размытой и нечеткой прогрессии: он тоже (чего всегда боялся Лайель) связывал между собой прогрессию и эволюцию. «Обитатели мира в каждый последовательный период его истории побеждали своих предшественников в битве за жизнь. В этом смысле они выше своих предшественников, и их органы сделались, в общем, более специализированными; в этом заключается объяснение того общего мнения, разделяемого столь многими палеонтологами, что организация в целом прогрессировала» (с. 345).

В случае с Оуэном приходится считаться с двойным влиянием – и Фон Бэра, и Агасси, которые подвели его к убеждению, что ранние ископаемые формы подобны современным эмбриональным формам. Те же самые ученые оказали влияние и на Дарвина, а Мюллер, Карпентер и Оуэн только лишний раз убедили его в том, что эмбриология Фон Бэра верна (убеждение, подкрепленное верой Дарвина в принцип дивергенции, его неоплатным долгом перед Мильном-Эдвардсом и тем фактом, что Мильн-Эдвардс в той же мере представлял эмбриологию, что и Фон Бэр; Осповат, 1976). С другой стороны, Дарвин был знаком с трудами Агасси и, как и многие другие, был склонен признать наличие у него связей между эмбриологией и палеонтологической летописью, но только не его трансцендентальный рекапитуляционизм (Дарвин, 1859, с. 449). К тому времени, когда было написано «Происхождение видов», Оуэн не раз подвергался нападкам со стороны Гексли. Поэтому Дарвину приходилось быть осторожным, в силу чего он написал: «Если будет доказано, что древние животные сходны до известной степени с зародышами современных животных того же самого класса, тот этот факт будет понятен» (с. 345). И скоро мы поймем, почему, невзирая на Гексли, Дарвин считал, что этот факт будет понятен.

В двух следующих главах – двух частях «Географического распространения» – Дарвин выбрасывает самые сильные свои карты, в чем даже не приходится сомневаться, зная, каким путем он шел к своему открытию. Здесь он приводит несколько наиболее поразительных фактов, касающихся географического распространения. Известно, например, что Старый и Новый Свет имеют несколько очень сходных стаций: «Вряд ли имеется такой климат или условие в Старом Свете, которому не нашлось бы соответствующего в Новом» (с. 346); и все-таки организмы на этих двух материках очень различны. И наоборот, следуя по такому материку, как Южная Америка (не важно, с юга ли на север, или с севера на юг), обнаруживаешь на разных стациях множество тесно связанных между собой организмов. «Равнины, расстилающиеся у Магелланова пролива, населены одним видом Rhea [страус нанду], а лежащие севернее равнины Ла-Платы – другим видом» (с. 349). Вдобавок ко всему, если там, где имеются естественные препятствия, мы находим различные формы, хотя максимальные расстояния между ними совсем незначительные, то там, где этих препятствий нет, мы находим сходные формы, хотя они могут быть весьма удалены друг от друга.