Дарвиновская революция

Возьмем для сравнения Ламарка. Он поддерживал идею непрерывного спонтанного зарождения жизни и воспринимал цепочку бытия как постоянно повторяющуюся прогрессию, ведущую – даже допуская возможность нескольких обходных путей – к человеку. Он видел равновесие в природе и не проявлял особого интереса к палеонтологической летописи. У него не было ни малейшего представления об отборе, его механизм эволюции был завязан исключительно на особи, а виды приводили его в замешательство. По всем этим абсолютно критическим вопросам Дарвин с ним расходился, причем кардинально. Идея самозарождения жизни у Дарвина вообще отсутствует. Эволюцию он рассматривает как уникальный, неповторимый процесс, а дивергенцию – как основу основ. Путей прогресса, ведущего к человеку, он не видит вообще, зато видит борьбу за существование, а палеонтологическая летопись его прямо-таки завораживает. Он открыл естественный отбор, а его механизм эволюции завязан на группе и внутрипопуляционных различиях. А кроме того, его гению принадлежит тщательно разработанная теория происхождения видов.

То же самое можно сказать и о других эволюционистах вроде Чемберса и Спенсера: расхождения между ними и Дарвином практически те же. (Для Уоллеса я делаю исключение, поскольку он полностью был солидарен с Дарвином.) Вероятно, то, насколько сильно Дарвин расходился во взглядах со своими коллегами, лучше всего проиллюстрировать, сравнив взгляды его и Чемберса на фауну Галапагосских островов. Дарвин, как известно, причислял различные виды местных зябликов к числу коренных обитателей материка, поселившихся на островах и сформировавшихся там под действием разнородных сил естественного отбора. Отсутствие же млекопитающих он объясняет огромными расстояниями, что не позволило им добраться до островов (Дарвин, 1859, с. 393–395). Что же касается Чемберса, изучавшего галапагосскую фауну по книгам Дарвина, то зяблики, с его точки зрения, представляют собой отдельные линии, развивавшиеся независимо, хотя и параллельными путями, от их материковых предков. А отсутствие млекопитающих, по его мнению, объясняется недостаточностью времени, в силу чего они просто еще не успели развиться из нынешних обитателей (Чемберс, 1844, с. 161–163; Ходж, 1972). Трудно встретить столь различные объяснения одних и тех же явлений. Между Чемберсом и Дарвином не только не было каких-либо последовательных связей (если не учитывать то, что Чемберс черпал факты из сочинений Дарвина), но и концептуально их миры разнились между собой. Даже в том случае, если кто-то (как, например, Спенсер) схватывал смысл какой-нибудь важной с точки зрения Дарвина концепции вроде расчетов и вычислений Мальтуса, он использовал ее как доказательство того, что, мол, процесс развития всех нас ведет к тому, чтобы мы стали англичанами, после чего выкладки Мальтуса теряют уже всякое значение!

Поэтому нельзя сказать, что Дарвин и его «Происхождение видов» – это естественная кульминация, венчающая длинную череду эволюционистов и их писаний, поскольку ни Дарвин, ни его труд не возникли из ничего и не взялись из ниоткуда. В поисках прямых связей, так же как и интеллектуальных симпатий, мы должны непосредственно обратиться к той группе ученых, из которой он вышел, не говоря уже о том влиянии, которое оказал на него Лайель. Мы знаем, что геологию Дарвин рассматривал и относился к ней с чисто лайелевских позиций, и то же самое, по большей части, верно и в отношении его подхода к проблеме происхождения органики, хотя здесь Дарвин сделал то, чего Лайель сделать так и не смог. Дарвин как геолог удовлетворял всем трем подразделениям лайелевского учения, поэтому, как и следует ожидать, Дарвин-эволюционист был бесспорным актуалистом. Он стремился объяснить происхождение организмов теми же причинами, которые действуют вокруг нас и в человеческом, и в природном мирах. И в той же точно степени Дарвин был униформистом, отметавшим причины, чьи размах и сила нам неизвестны. Таким образом, после некоторых первоначальных размышлений (которые сами по себе были головной болью для Лайеля) он отказался от сверхпрыжков, благодаря которым новые виды возникают скачкообразно. А его связь со статизмом была довольно тонкой и двоякой: с одной стороны (в неорганическом мире), он полностью признавал его и верил, что он-то и подстрекает эволюцию, а с другой (в органическом мире), он в одном смысле восставал против лайелевского неизменного статизма, а в других смыслах – нет. Да и прогрессионистом он тоже был необычным: прогрессия воспринималась им как нечто случайное, и эволюция могла совершаться (а иногда и совершалась) вопреки ей. Кроме того, Дарвин, как и Лайель, считал, что появление новых и исчезновение старых видов происходит на закономерной основе, то есть регулярно и постоянно. Даже здесь он не порывал полностью со своим наставником.