das Los

Позднее я написал письмо Наталье, в котором не мог не поделиться своим недугом. Хотя я не рассчитывал на ответ, мне стало чуть легче.

18.09

«Каков тяжелый должен быть венец! –

В прелестной жизни замечать лишь скуку…» (перечеркнуто наискось)

25.09

Наконец долгожданный день настал.

Около шести вечера прибыл я в указанное место. Это была просторная зала с длинными столами, которые, вероятнее всего, будут позднее раздвинуты для бала. С высокого потолка свисали длинные с хрустальными висюльками люстры, которые повсюду пускали разноцветные блики.

Дамы в разноцветных пышных платьях на викторианский манер кокетничали пред господами во фраках и темных шляпах-цилиндрах, которые презабавно поправляли их на своих маленьких головах.

А вот и именинник. С привычной для него скованностью и неловкостью он, лавируя меж гостями, шел в мою сторону с какой-то неестественной доброжелательною улыбкою.

— Приветствую, Владимир, приветствую! Премного счастлив видеть Вас! — Последняя фраза прозвучала так, будто Михаил репетировал ее несколько дней подряд. Слабо пожав мне руку, он вновь показал зубы (а это действительно было так), сделав шаг назад.

— Взаимно, взаимно, приятно вновь встретиться со старыми товарищами, — не растерялся я, протягивая ему пеструю коробочку. Признаться, манерную поздравительную речь я не придумал, да и именинник навряд ли оценил бы ее, потому ему пришлось довольствоваться моими скудненькими обыкновенными пожеланиями.

Когда обмен любезностями завершился и воцарилась гнетущая пауза, я, дабы хоть что-то спросить, поинтересовался на счет его учебы. Реакция на мои слова была самая, что ни на есть, чудаковатая: большие глаза Михаила вдруг распахнулись и бешено забегали из стороны в сторону, скулы, которые и так за длительное время заострились, стали еще явнее. Он с некоторой нервозностью закрыл ладонью половину лица и, все с тем же оскалом, дрожащим голосом ответил:

— Э-э, д-да, очень даже хорошо.

Вновь повисло молчание, в течение которого я надеялся, что кто-то из новоприбывших гостей вздумает поздравить именинника.

— А… а Вы? — наконец произнес он, теребя длинными пальцами манжет. — То есть, Ваше?

Я не стал говорить ему, что окончил еще в прошлом году, что, между прочим, моему собеседнику должно быть известно из писем, где я несколько лет назад красочно описывал свое обучение. Чтобы еще больше не смущать Михаила, я ответил что-то вроде «спасибо, тоже неплохо».

— А вот и именинник! — услышал я за собой знакомый голос. Это был Григорий Васильевич, с широкой улыбкой шедший около Дмитрия, который на костылях еле поспевал за ним. — Мальчик мой, я написал тебе стихотворение… — Между тем мы с Дмитрием обменялись приветственными кивками, и мой товарищ, с некоторой опаскою поглядывая на своего спутника, встал подле меня.

Григорий Васильевич прокашлялся, и громко, да так, что находившиеся около нас гости с недоумением обернулись на «поэта», стал с чувствами рассказывать свой шедевр. Именинник еще больше побледнел, Дмитрий с насмешкою поморщился, а мне же стало смешно с этого наглого лицемерия. Я еще помнил, как Григорий Васильевич хотел поведать мне «темную историю» Михаила, а что ныне! Небось, никто бы мне не поверил, заговори я об «обратной стороне» этого хитреца. И так ли в имениннике сохранилось «подобострастие», которое мне пришлось увидеть на лице самого «рассказчика»? Тогда мое мнение о Григории Васильевиче изменилось в корне.

После этого странного представления Григорий Васильевич вместе с Михаилом удалился вглубь залы.

— Боже мой, что за комедия! — прокомментировал мой товарищ, кивая головой. — Мы шли сюда, и этот старик чуть ли не в открытую называл Суворова бессовестным притворщиком…

— Да-да, мне он говорил почти то же самое, — немного грубо перебил я его. Славное расположение духа мигом покинуло меня.

Обыкновенно Дмитрий, видя мое настроение, тут же пытался всячески отвлечь меня, меняя тему разговора на что-то нейтральное. Но сейчас он только пожал плечами, бросив на прощание «увидимся за столом» и действительно ушел. Я остался один в полной растерянности. О, что за день! Что делается! За мимолетное счастье приходится платить такую высокую цену! Есть ли в этом справедливость?

Перечитывая все записи до этого дня, я не могу не отметить, как изменяется мой слог и мое повествование. Возможно, и ты, читатель, заметил разницу. С открытою насмешкой теперь я пишу, даже самые неприятные события звучат отнюдь не так, как бы мне того хотелось. Скудны, быть может, мои слова, и сам не знаю, зачем пишу все это. В последнее время нет сил ни на что, хотя ничем особенно утомляющим не занимаюсь. Не ищу я отклика в ком-то и где-то, а отклик находит меня в ноктюрнах Шопена, Листа, в поэзии Лермонтова и других, что от скуки, бывало, сыграю или прочту. Как же эти люди, вдохновленные и жившие почти тем же временем, что и я, могли творить в практически полном одиночестве? Возможно, были и у них «товарищи», а у тех «товарищей» — «самые первые товарищи», а у «самых первых товарищей»…