das Los

Впрочем, не стану наводить скуку на читателя. Вернемся в залу.

Остался я один, не знавши, чем себя занять. Никого из присутствующих я не узнавал, мог бы и с кем заговорить, да дико делалось от одной только мысли об этом. Я сам себе в те минуты был противоречив. Хотелось кем-то развлечь себя, да сильная нелюбовь ко всем людям сковывала мое сердце.

Но вдруг увидел я среди ярких женских подолов несмелое бледно-бежевое пятнышко. Среди вычурных дам Наталья была словно маленький светлячок в абсолютной темноте. Или, как бы написал пессимистичный реалист, «белая ворона». Погодите, однако, ведь что здесь пессимистичного? Теряется манера, эх…

Наталья стояла около Михаила и, судя по всему, говорила пожелания. Интересно, прочитала ли она мое письмо? И все-таки, в тот момент любой из вариантов меня устроил бы.

Я завороженно наблюдал за ее чудным белым станом, который еще более подчеркивало легкое платьице. В ней отсутствовала надменность и гордость, присуща другим дамам в этой зале. Она вела себя непринужденно и легко, без кокетства, улыбаясь с какой-то детской искренностью и миролюбием. Я был восхищен ею, она была ангелом, верой в светлый мир, его идеальное олицетворение и самое счастливое будущее. И Михаил, наверное, видел в ней то же, ибо даже издали невозможно не заметить его затуманенного блаженством взгляда.

Вскоре сердце на миг замерло — взгляды наши встретились. А еще через несколько долгих минут она шла ко мне навстречу, сияя пуще самой яркой звезды во Вселенной, а потому — затмив мне все вокруг.

Мы замерли, а затем заговорили, как старые добрые товарищи, которые провели друг с другом всю жизнь. И ее близость была мне так приятна… я не стану в подробностях вспоминать весь наш диалог, ведь не всем читателям нравятся сентиментальные подробности. Она получила и прочла мое письмо, но не имела возможности ответить, так как все еще была наказана за свое «самоволие». Знала она и о Григории Васильевиче, чей поступок, конечно, не могла не осудить, однако не стала ругать старика, а лишь горько улыбнулась: «с кем поведешься, того и наберешься». Сия истина, по ее словам, относилась, к сожалению, и к Дмитрию.

Наконец, гости начали рассаживаться за столами. Подали блюда. Такой разнообразной кухни я ни разу не видывал: по классике, щи и ботвинья, раки, всевозможные сыры и колбасы, лабардан, даже вареные трюфели, ростбиф и бефстроганов (упаси меня Бог, что за чудные названия!). И это только сотая доля! Уж извините меня, не способен я также аппетитно и ярко описывать блюда, как это делали Пушкин и Державин. Были здесь и различного вида вины: шабли, сопорн, а также — шампанское.

Тосты звучали и звучали, кое-где раздавались взрывы схема, скрежетали столовые приборы. Я сидел около Натальи, подавал ей блюда, чем каждый раз вызывал легкий румянец на ее белых щеках. Именинник находился, конечно, во главе стола, окруженный, по всему видно, самыми близкими знакомыми, так как только их словам его бледные губы могли растянуться по-настоящему, и нервозность его тоже стала не так заметна. Иногда взгляд его останавливался на нас, принимая какое-то разочарование и даже ревность. Дмитрия и Григория Васильевича я не видел, да и, признаться честно, все еще расстроенный произошедшим, не очень старался найти.

Когда ужин закончился, столы, как я и думал, были отодвинуты к стенам. Из огромных распахнутых дверей (которые я почему-то не заметил сразу) выкатили блестящий рояль, вынесли виолончели и скрипки. Вальс, а затем — менуэт — чарующий, невесомый и одновременно величественный нежно окутал залу. Я знавал все изыски подобного роду, потому с уверенностью пригласил Наталью присоединиться к другим кружащим парам. «Боюсь Вас разочаровать…», — молвила тогда она… и согласилась.

И мы танцевали, и пол уходил из-под ног наших, мы парили, словно вольные птицы в небе; музыка разливалась по жилам, текла, заместо крови, и сердце с благоговением трепетало, а мы, забывшись, были уж внеземного пространства, сравнявшись с невесомым пением скрыпок.

А затем звучала кадриль, а там — и мазурка, и не замечал я вокруг себя ничего, кроме прекрасного Натальиного личика, ее блестящего взора и тонких ручек, которые мягко подлетали ввысь, и я всякий раз вновь ловил их.

После мазурки был объявлен перерыв. Я был возвращен обратно, однако несчастия сегодняшнего дня долго еще не могли одолеть мою отраду. Большая часть танцоров заняла свои места за столом. Наталья на некоторое время покинула залу, как и еще треть дам. Михаила я не видал, впрочем, как и остальных своих «приятелей». Довелось мне тогда впервые за всю жизнь испробовать хваленый «Шато О-Брион», однако лишь смог я убедиться еще раз, что таковые тонкости мне не постижимы.

Спустя какое-то время заметил я входившего Дмитрия, чей вид оставлял желать лучшего: смертельная бледность покрывала лицо его, руки не слушались, оттого он еле справлялся с костылями.

Я с удивлением вскочил со своего места и быстрым шагом направился ему навстречу.

— Что с тобой сделалось, друг мой? — спрашивал взволнованно я, помогая товарищу сесть за стол.