das Los

— У него сильное повреждение ноги, — после короткого молчания ответил я. — Он обратился за медицинской помощью спустя неделю после случившегося.

— Да будет Вам известно, в честь Дня города сегодня работает только отделение неотложный помощи. А процедуры Вашего товарища не имеют никакой срочности. По крайней мере, могут подождать до завтра, когда больница вновь заработает в полном режиме. Странно, что ему не сообщили об этом.

День города? Сегодня? Действительно, двенадцатое сентября, как я позабыл об этом? И все же, может быть, Дмитрию таки не сказали о выходном дне? А если и сказали, не мог же он, в самом деле, забыть. Либо же врачи не предупредили его, устали, быть может, работать целыми днями. Или подумали, что местные, сами все знают…

Все эти оправдания не имели ровно никакого значения, что я ясно понимал. Но разум пытливо искал ответ, искал правду, которую сейчас было невозможно выяснить.

В спешке вошел Григорий Васильевич, прерывая мои тягостные думы. Мы снова уселись за стол, однако у меня пропал всякий аппетит. Наталья тоже не ела, сидела, сложив руки точно так же, как на картине, избегая взглядов Григория Васильевича. Последний же что-то вдохновленно рассказывал, изредка задавая мне какие-то вопросы, на которые я отвечал односложно, даже не задумываясь над их смыслом.

Когда обед подошел к концу, я, поблагодарив хозяина за еду, решил как можно скорее возвращаться.

Мы вышли во двор, Григорий Васильевич накинулся на своего крепостного из-за того, что тот «позорит его в глазах гостя». В это мгновение Наталья поравнялась со мною и тихо спросила:

— Я вижу, Вы расстроены из-за своего друга?

Я не стал отвечать ей честно, ибо наш диалог будет бессмыслен, по крайней мере, именно сейчас. Кроме прочего, мне не хотелось выслушивать от «посторонних», едва знакомых людей всякие замечания на счет Дмитрия (если бы они вообще прозвучали, чему теперь я усомнился).

— Нет, благодарю Вас за беспокойство, вовсе нет. Мне было очень приятно познакомиться с Вами… — Я немного подумал и предложил:

— Не хотите ли Вы, скажем, завтра встретиться еще раз? Говоря откровенно, мне бы очень хотелось узнать Вас поближе.

— О, это было бы замечательно! Только вот… — Очаровательная улыбка на лице Натальи медленно сползла, стоило ей посмотреть в сторону Григория Васильевича, который до сих пор гневно отчитывал бедного мужика. — Думаю, дядюшка не пустит меня, даже с Вами… я все-таки очень разочаровала его сегодня.

— Ах, не говорите чепухи! Не может такого быть, чтобы уж «очень».

Девушка чуть помолчала, слегка хмурясь.

— Знаете, как мы можем с Вами поступить? — Она заговорщицки поманила меня ближе и прошептала едва слышно свою идею.

— Однако я не обещаю. Но сделаю все возможное. Я бы тоже… — с робостью добавила вдруг девушка, но не договорила, прикрыв только лишь глаза и вновь улыбаясь, чем еще раз по непонятной причине вызвала у меня прилив восхищения…

13.09

О, Дмитрий! Тревожно мне за тебя делается, и каждый раз все сильнее! Нехорошее знакомство ты завел, нехорошее…

Поведал мой друг мне историю о своих приключениях: как прибыл в больницу, не зная ничего о выходном режиме, как встретил таких же негодующих, как завязался меж ними диалог на самые разные темы. И были там и господа, и помещики, и, в общем, все, кого «я так сильно осуждал и высмеивал». Спешу, однако, заметить — не только я. «Так ответь же мне, — говорил я ему, — почему же решил знакомиться с теми, на кого ранее и смотреть с честью не мог?». Пусть то были случайные собеседники, с которыми нередко заговоришь о чем бы то ни было от скуки.

«Познакомился я с Недаровым, а он-то сам руки лишился! По неосторожности, правда, но сам факт! — рассказывал мне Дмитрий. — И собеседник интересный, слышал бы ты его!» Он в подробностях и красках описывал «волшебный подвиг» Недарова, когда тот, еще на Кавказе, лишившись оружия, скакал в одиночку с одной-единственной стеклянной бутылкою поубивал семерых, не получив ранений. «А ведь со шпагами против него были! — не переставал восхищаться Дмитрий. — Со шпагами и пистолетами!»

Затем рассказывал и про других, и их фамилии сами за себя говорили. Это были те люди, которые любили жаловаться на жизнь, ничего притом не делая, возмущались на все, что только на ум приходило, являлись теми, которые «и товарища потехи ради зацепят». В детстве их холили и оберегали, поэтому сейчас все они однотипные изнеженные и капризные, как выражался Григорий Васильевич, «тюфяки». Таких никто и никогда не считает приятелями, ибо натура видна всегда и сразу, а принципы хорошо известны. Разве что между собой эти «мешки» всегда добродушны и милы, у каждого найдется для другого интересная небылица.

Однако Дмитрий с таким воодушевлением говорил об этих людях, что мне сделалось вначале смешно, а после — горестно. Мой друг стал таким уязвимым после той злосчастной дуэли, и я никак не мог помочь ему. Я не способен огородить его от общества, что стремительно и безболезненно прожигает простое доброе сердце. И лишь томительное ожидание терзающее душу — вот моя участь.