Давай надеяться на лучшее

Не могу точно сказать, когда это случилось, но в последнюю неделю мне удавалось многое делать самостоятельно. Я выносила мусор, открывала почту, заполняла и разбирала посудомойку. Ходила в магазин и готовила еду Ивану. Под «приготовлением еды» я имею в виду, что я разогревала баночки со спагетти и мясным фаршем для малышей – единственной едой, которую он признает, помимо грудного молока – однако это не так уж и мало. Уже что-то. Уже шаг вперед. Подруги больше не находятся рядом со мной круглосуточно, обычно я одна утром и во второй половине дня, но около четырех-пяти появляется очередной дежурный – брат, мама или подруга. Самостоятельно приготовить ужин или пережить целый вечер в одиночестве – на такое я пока даже не покушалась и не жду, когда этот день настанет. Лучше бы все так и продолжалось всегда.

Машину нам придется продавать. Только через некоторое время после того, как я додумала эту мысль до конца, приняла решение продать машину, до меня дошло, что я до сих пор использую формулировки со словом «мы» – наш, нас. Это наша машина, и мы будем ее продавать. Мы пришли к этому совместно, когда я, при физическом отсутствии тебя, обсуждала этот вопрос с тобой в своей голове. Мы пришли к тому, что немыслимо, чтобы я платила за нее те суммы, которые уходят на платную парковку, налоги, въезд в центр города[6], бензин и еще бог знает что, когда все эти расходы я должна нести одна. Кто знает, смогу ли я работать на полную ставку, когда вернусь на работу? Кто знает, когда это вообще произойдет? Кто знает, какие у меня будут доходы? Кто знает, во что это обойдется – в одиночку воспитывать ребенка и оплачивать все хозяйственные расходы из одной зарплаты? Не знаю. И не хочу знать. Кроме того, отныне я буду редко пользоваться машиной. Все равно я не решусь ехать с плачущим Иваном на заднем сиденье, когда ты не сидишь рядом и не утешаешь его. С Иваном в коляске я не поеду одна на машине в торговый центр, чтобы отовариться на всю неделю. Машина станет головной болью, дополнительной статьей расхода, а не вспомогательным средством.

Вот так мы с тобой обсуждали этот вопрос сегодня ночью у меня в голове и довольно быстро пришли к единому мнению, что единственно правильное решение – продать машину. Теперь ты не возражаешь мне, как это бывало при жизни. Ты часто соглашаешься со мной, считая, что я придумываю оптимальные решения. Осталось только сообразить, как написать объявление. И как описать нашу машину. Сколько за нее спросить, когда ее сфотографировать и как у меня хватит сил принимать звонки и визитеров, которые захотят прийти, чтобы на нее посмотреть.

Я понимаю, что мне нужна помощь. Пишу сообщение другу – одному из тех, кто написал мне и буквально просил придумать что-нибудь, в чем он мог бы мне помочь. Что-нибудь конкретное. Все, что угодно. Я пишу ему и спрашиваю, не может ли он помочь мне продать машину. Уточняю – я имею в виду: сфотографировать ее, узнать про нее всю фактическую информацию, выложить объявление в интернете, принимать звонки от людей, которые захотят на нее взглянуть, показывать ее, все это я и имею в виду. Может ли он взяться за это, мой друг? Я стыжусь, когда задаю этот вопрос. Ощущаю себя обузой. Сижу, уставившись на дисплей телефона, ибо вижу, что он уже пишет ответ на сообщение, которое я только что отослала. Вскоре в мобильнике звякает.

«Ясное дело, я возьмусь. Мы решим это, Карро. Начну прямо сегодня вечером. Больше не думай об этом. Обнимаю».

Июнь 2014

Психотерапевт сказала мне, что я должна научиться справляться с собой, когда Иван кричит. Она называет это контейнированием: я должна научиться контейнировать и свои чувства, и чувства Ивана, когда он плачет. Когда это происходит, я должна сделать глубокий вдох и напомнить себе, что это не опасно. Я должна думать о том, что для грудного ребенка крик – это способ коммуникации, и то, что я делаю, утешая его – это все, что может сделать мама или папа. Не моя вина, что он кричит. С ним все хорошо. Проблема не в Иване, проблема во мне, но путем тренировок я буду справляться с ней все лучше и лучше. Мы поговорили о моих ожиданиях и о моем собственном детстве. О моих собственных родителях и о том, что мне довелось пережить. Какой мамой я хочу быть и чего не желаю повторять. Мы поговорили о реальности и моих мечтах. Более всего – о моем чувстве собственной ничтожности и моей тревоге. Главное – с этой женщиной я разговариваю более открыто, чем с другими психотерапевтами, с которыми мне доводилось встречаться. Может быть, это потому, что я чувствую себя сейчас такой уязвимой. Как бы там ни было, мне хорошо и легко от того, что я могу поговорить с человеком, который не является моим другом, – и, главное, это не ты.