Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Потеряв надежду повлиять на учеников и готовясь к получению статуса Академии, в училище пошли на ряд серьёзных административных мер. В ноябре 1909 года там запретили допускать к экзаменам работы учащихся, которые были признаны не отвечающими требованиям школы. На фоне этого и произошёл конфликт с одним из самых известных преподавателей училища, Леонидом Осиповичем Пастернаком. Заболевший Коровин попросил коллегу подменить его в портретном классе. Ученики, испугавшись, что последний либеральный преподаватель уходит и они будут вынуждены подчиняться теперь консервативному Пастернаку, устроили тому обструкцию и массово покинули класс. В результате разбора инцидента на заседании совета преподавателей училища было решено исключить из МУЖВЗ 67 учеников, в том числе Куприна, Ларионова, Фалька, Шевченко. Исключение из училища без диплома грозило им немедленной трёхлетней солдатчиной. В конце концов учащиеся принесли Пастернаку извинения, и портретный класс в январе 1910-го открыли вновь. Однако перемирие длилось недолго. В конце марта руководство училища пригласило из Академии пожилого графика, профессора К. Е. Маковского, который «пришёл в ужас» от увиденного, от того, что молодёжь «заражена декадентщиной», и забраковал множество ученических работ. В результате из училища были отчислены без экзаменов 55 учеников, многие из которых проучились пять и более лет.

Немедленно разразился грандиозный скандал. Выяснилось, что «либеральный» Коровин, ещё в 1909 году избавившийся от Ильи Машкова, как раз и был одним из инициаторов преследования направлений, идущих вразрез с требованиями школы. Пресса писала: «Исключение большинства питомцев старших классов (фигурного, натурного, портретного) было вызвано их увлечением современной французской живописью. Исключённые, как не получившие звания художника, лишаются всяких льгот по воинской повинности и должны отбывать её в течение 3-х лет».

В порядке исключения Михаилу Ларионову и Роберту Фальку всё же разрешили представить свои работы к экзамену без права посещения классов, а Александру Куприну и Василию Рождественскому — сдать экзамены по наукам для получения звания учителя рисования. «Самая свободная в России, самая терпимая московская школа облекается в казённую форму… В стенах её происходит энергичная чистка: после весенних годичных экзаменов вымелось почти всё выдающееся, живое, ищущее, новое», — писал Куприн.

Всего этого не мог не знать Давид Бурлюк. И тем не менее он принял решение поступать в училище. В нём боролись тогда практичность — диплом училища давал более высокий статус и, соответственно, возможность большего заработка — и природная склонность к бунтарству и новаторству. Практичность на время победила. Его не остановило даже то, что он, как учащийся, не смог войти в число не то что учредителей, но даже членов зарегистрированного 31 октября 1911 года общества «Бубновый валет».

Бурлюк приехал в Москву уже маститым художником. Виктор Шкловский писал: «Он много слышал, много видел, уши его привыкли к шуму, глаз к непрерывному раздражению. В то время художники были красноречивы. Картины уже начали выходить с предисловием. Художники спорили сами с собой.

<…> Одноглазый Бурлюк расчалил давно всё в своих картинах. С этим приехал он в Москву. Был он благоразумен и хотел толкаться локтями. Хотел улучшить свой диплом, быстро окончив школу живописи, ваяния и зодчества».

Шкловскому, однако, противоречил преподаватель Бурлюка в училище Леонид Пастернак:

«Интересно подробнее остановиться на настроениях того времени и парадоксальности некоторых фактов. Кто мог бы поверить, например, что Д. Бурлюк в Петербурге “читал доклад” свой, т. е. разносил в пух и прах Пушкина, Толстого, Рафаэля, Репина, Серова, а по приезде в Москву снова приходил в мой натурный класс, где числился учеником, и усердно, но безуспешно доканчивал свой этюд с натурщика».

Думаю, о «безуспешности» этюда можно было бы с Пастернаком поспорить. Да и вряд ли Бурлюк рассчитывал научиться у Пастернака чему-то новому. Несомненно одно — Давид Давидович, уже готовившийся к женитьбе, долго старался быть прилежным учеником. «Одно время я верил, что могу добиться славы, идя путём засиженных мухами, казённых рутин». В конце концов бунтарское начало победило. Спустя два с половиной года после поступления Бурлюка вместе с Маяковским также отчислят из училища, причём он будет этому только рад.

Безусловно, главным событием, произошедшим в училище, было для Бурлюка знакомство с Маяковским.

Маяковский и Бурлюк

И —
как в гибель дредноута
от душащих спазм
бросаются в разинутый люк —
сквозь свой
до крика разодранный глаз
лез, обезумев, Бурлюк.
Почти окровавив исслезенные веки,
вылез,
встал,
пошел
и с нежностью, неожиданной в жирном человеке,
взял и сказал:
«Хорошо!»

Вл. Маяковский