…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

«Я только теперь прочитал Ваш текст „Тот мой земляк, но…“. Не буду говорить Вам, какое впечатление произвела на меня статья, я долго размышлял, чтó именно меня в ней восхищает. Я узнаю автора книжки о сосланных в Сибирь детях. Те же интонации, отсутствие двусмысленности, потребность высказать всю правду от начала до конца. Я убежден, что в этих страшных польско-еврейских счетах этот Ваш текст сыграет жестокую роль: он смелый и не только абсолютно честен, но и имеет конкретного адресата. И что же? Я бы лишь хотел поблагодарить Вас и сказать, что понимаю, какое сопротивление Вас ждет. Будет трудно противостоять этому тексту, поскольку его правда, опирающаяся не на абстрактные выводы, а на чудовищные факты, вплоть до фальсификации докладов лондонскому правительству, опровергает любые доводы… Я никаким образом не смогу засвидетельствовать свое отношение к Вашему тексту. Вы демонстрируете блестящее знание материала и умение аргументировать свои слова. А также — свойственное Вам мужество. Мне уже девяносто лет, и меня удерживает на земле человеческая дружба, то есть люди, которым я могу время от времени продиктовать письмо. Но я бы хотел, чтобы Вы непременно услышали мой благодарный голос».

Чапский?

Конечно. А вообще, подводя итоги, с перспективы сегодняшних наших знаний о Холокосте, стоит сказать еще несколько слов — на полях той редакционной дискуссии в «Анексе» тридцать лет назад.

Подлинная драма польской истории периода оккупации состоит не в том, что христианские соседи не помогли евреям так, как могли бы (а именно таким образом воспринимают проблему польско-еврейских отношений во время оккупации Липский или Бартошевский: мол, нельзя от общества требовать сплошь героического поведения). Сутью опыта гитлеровской оккупации, о котором мы теперь ожесточенно спорим, является то, что христианское окружение отвернулось от еврейских соотечественников и приняло участие в преследованиях — чаще всего поляки грабили и обирали евреев, но также и выдавали их немецкой полиции или по собственной инициативе убивали. И тут уже нельзя возразить, что невозможно требовать от людей, чтобы они вели себя как герои. Потому что, как нам сегодня известно, проблема во время оккупации заключалась в избытке преступлений по отношению к евреям со стороны поляков, а не в недостатке героических поступков.

Глава VIII. Соседи по Едвабне

«Это маленькая книжечка. Меньше ста страниц, но писать ее было страшно трудно. Она комом стояла у меня в горле»

Книга «Соседи» начинается с признания, что тебе понадобилось четыре года, чтобы понять, что́ же на самом деле произошло в Едвабне.

Я ведь был к этому совершенно не готов. В книге «Тот мой земляк… но я его не люблю» я писал лишь о том, что в период оккупации польское общество было настроено антисемитски и что идея помощи евреям не стала общественной нормой. В этом тексте нет ни слова о том, что польские соседи убивали евреев. Я тогда об этом просто не знал, но постепенно что-то в моей голове начинало проясняться.

Когда я впервые прочитал свидетельство Шмуля Васерштайна[202], оно показалось мне столь чудовищным, что я долго воспринимал его как повествование человека, пережившего некий кошмар и, скажем так, повредившегося в уме. Как читатель, я осознавал, что автор текста прошел через ужасный опыт, но, разумеется, не тот, который он описывает. На протяжении нескольких лет я был уверен, что у Васерштайна в голове что-то перепуталось. Да, был амбар, кого-то в нем сожгли, безусловно, но не такую же толпу! Это свидетельство Васерштайна я перечитал еще раз перед изданием «Кошмарного десятилетия». В самом деле, как поверить, что жители обычного польского городка поубивали всех своих еврейских соседей, большинство из них спалив в амбаре!!! Полторы тысячи человек!

Кстати, именно мое собственное продолжительное недоверие по отношению к свидетельству Васерштайна позволило мне терпеливо и с пониманием наблюдать, уже после выхода «Соседей», как трудно людям смириться с информацией о Едвабне. Раз мне, человеку хорошо знающему литературу и источники, касающиеся истории оккупации в Польше, понадобилось столько времени, чтобы воспринять воспоминания Васерштайна, что удивляться так называемой широкой публике, если, прочитав книгу, она демонстрирует сомнения и недоверие.

Каким образом ты столкнулся со свидетельством Васерштайна?