…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

Конечно, зло высвобождает зло, война выпускает демонов и заставляет проявиться худшие инстинкты, но ни до войны, ни во время, ни после никому не пришлось специально будить в поляках антисемитизм. Он был вполне жизнеспособен. Оккупация лишь позволила проявиться его наиболее жестокому обличью. Ведь эта драма совершалась на глазах у всех. В этом заключается специфика Холокоста в Восточной Европе, особенно в Польше. Это не то, что происходило в концлагерях, за колючей проволокой. Оно происходило на улицах польских городов.

В Голландии или во Франции вызванный для депортации еврей являлся с чемоданчиком в условленное место и исчезал. В Польше, на Украине, в Литве этот процесс совершался на глазах у всех. Гетто находились в городах, во время акций улицы были залиты кровью. А потом немногочисленным уцелевшим евреям помогали тайно и в страхе не только перед немцем (ведь немцев было относительно немного, особенно за пределами крупных городов), но и перед соседом-поляком, который мог донести в полицию.

Барбара Энгелькинг[221], которая занимается Хо-локостом, четко разделяет три его фазы: первая — организация гетто и сосредоточение в них еврейского населения; вторая — ликвидация гетто, массовая депортация в лагеря и уничтожение, третья — все, что происходило после операции Рейнхард[222]. Согласно Энгелькинг, на протяжении двух первых фаз поляки были только свидетелями, а во время третьей становились помощниками палачей или, вместе с евреями, жертвами немцев за оказанную евреям помощь.

Не совсем так. Убивать евреев поляки начинают сразу, как только немцы приступают к осуществлению Холокоста, — то есть летом 1941 года. Едвабне, Радзилов, Вонсоч и масса других мест, где совершались массовые убийства еврейских соседей (следствие Института национальной памяти 2002 года открыло два с лишним десятка подобных городков только на территории Белостокского воеводст-ва) — порой, как это было в Вонсоче, еще до прихода немецких войск (!), — это первая половина июля 1941 года. То есть, согласно упоминаемой тобой классификации, это первая фаза Холокоста.

В зачистке гетто — то есть второй фазе Холокоста — принимают участие и играют очень важную и преступную роль различные формирования, состоящие из поляков, — «синяя полиция», Баудинст[223] (рабочие отряды, куда набирали молодежь) или Добровольная пожарная организация — не говоря уже о жителях окрестных населенных пунктов, которые тоже приложили руку к разыскиванию и убийству бежавших евреев и грабили еврейское имущество. А затем наступает третья фаза Холокоста.

Число, обнародованное недавно профессором Яном Грабовским[224] — по всей видимости, местное население убило или обрекло на смерть в оккупированной Польше 200 000 евреев — оценка весьма и весьма осторожная.

Открытие масштабов польского антисемитизма было для тебя шоком?

Я был потрясен. Я происхожу из среды либеральной интеллигенции, к которой относились мои родители, среды, которой не коснулся вирус антисемитизма. Люди, приходившие к нам домой, разговоры, которые я слышал, рассказы об оккупации — с точки зрения моих сегодняшних знаний, словно с другой планеты. Конечно, и в этих рассказах существуют подлецы и шмальцовники, но укрывание евреев во время оккупации в этой среде понималось как нечто естественное и распространенное. Лишь начав профессионально заниматься военным периодом, я открыл, что это лишь крошечный фрагмент общественной реальности. И задумался, как это возможно, что я ничего об этом не знал. Ведь мать, с которой я обсуждал все на свете, находилась в эпицентре подпольной деятельности — вместе со своим первым мужем она работала в Бюро информации и пропаганды АК — и она тоже ничего не знала?

Не хотела знать?

В какой-то степени ответ на этот вопрос, наверное, прост — люди во время оккупации были настолько поглощены своими делами, что видели (и знали) главным образом то, что касалось их непосредственного окружения. Так что, вращаясь среди порядочных людей, они не имели возможности столкнуться с этими преступлениями. Но это мало что объясняет. Поэтому в «Страхе» я посвятил рефлексиям на эту тему целую главу: говоря о иерархичности польского общества, вследствие которой оказалось, что элита, а точнее, интеллигенция не знала и была не в состоянии понять, чтó творилось внизу социальной лестницы в отношениях евреев и крестьян.