…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

После моего выхода из больницы, а Яся — из тюрьмы (это произошло почти одновременно) мы часто встречались. Царила атмосфера какой-то странной неуверенности. Постоянного ожидания, поскольку большинство наших друзей продолжали сидеть. Однажды мы договорились встретиться в кинотеатре «Висла», и помню — я говорю об этом, поскольку тогдашний образ Яся на долгие годы запечатлелся в моей памяти, — как он ждал меня в позе экзистенциалиста, опершись о стену, поджав одну ногу, читая Сартра или Пруста. Названия текста не помню, но в руках у него точно был «NRF» — «Nouvelle Revue Francaise»[288] — характерная элегантная обложка, четкие красно-черные буквы на белом фоне. Читал Ясь, разумеется, в оригинале.

Когда он уезжал с родителями из Польши, то, как и все, раздавал друзьям на память вещи. Я помню, надеялась, что мне достанутся все тома «В поисках утраченного времени», но увы. Библиотека была упакована. Они везли с собой в основном книги.

Я эмигрировала через несколько месяцев. Это было не совсем мое решение. Не хочу оценивать выбор друзей, но я не хотела, чтобы власть узурпировала мое право решать, польская я гражданка или нет. Это было унизительно. Мой отец, довоенный коммунист, не еврей, стоял за меня горой. То есть он не был согласен со всеми моими решениями — несмотря на симпатию к нам, юным общественным деятелям, — но считал, что я имею право на собственное мнение и выбор. Многие родители с подобным прошлым думали так же: гордились тем, что мы в оппозиции. А моя мама, еврейка, паниковала. На какое-то время она потеряла работу за «неумение воспитать дочь» — правда, потом снова ее получила, но неуверенность в завтрашнем дне осталась. Особенно в моем завтрашнем дне. Меня выгнали из университета, трудно было устроиться на работу. Плюс к тому — угнетающее чувство безнадежности и мерзости антисемитской кампании. Мама боялась, что в такой Польше я пропаду, а поскольку моим молодым человеком был тогда итальянец, они, в сущности вдвоем, все решили за меня. Так я оказалась в Италии. Мы с мужем — в Болонье, Ясь с родителями — в Риме.

Время от времени мы встречались, а уезжая в Америку, Ясь доверил мне опекать Ирену Грудзиньскую, которая вскоре собиралась приехать в Италию. Однако там Ирена познакомилась с итальянцем, влюбилась и вышла за него замуж. Ясь имел ко мне претензии, что я не уследила за его девушкой. Он написал письмо, в котором, в сущности, разрывал со мной дружбу. Я была обижена — интересно, что я могла поделать?

Все наладилось, когда мы снова встретились в США. Они с Иреной были уже женаты и ждали второго ребенка. Работали в Йеле, жили в Нью-Хейвене, а я получила стипендию в Гарварде, в Кем-бридже близ Бостона, то есть неподалеку. Мы часто навещали друг друга, а спустя несколько лет, одновременно оказавшись в Нью-Йорке, виделись почти ежедневно. Сегодня я уже не понимаю, как можно было это выдержать (смех).

Как историк, я должна признать заслуги Яся в исторической науке. Это благодаря его маленькой книжечке «Соседи», написанной как бы en passant[289], в Польше разгорелась дискуссия, по масштабу сравнимая с теми, которые ранее имели место в Германии или во Франции (о роли Виши), об ответственности народов в период Холокоста. Эта дискуссия могла стать и поначалу была для поляков катарсисом. К сожалению, неполным и жестоко — что показывают последние события в Польше — прерванным.

Вклад Яся в изучение истории, кроме того, что он взял на себя чудовищно сложную миссию просвещения народа, заключается также в методологическом вызове: применительно к ситуациям экстремальным, каковой является Холокост, бессильны общие принципы исторического ремесла. В этом случае свидетельства всегда принимаются во внимание: даже если они осложнены травмой и эмоциями, они должны учитываться как фактографический материал. Они подтверждают, что случилось нечто ужасное, невообразимое.

И еще одному научил меня Ясь — разговаривать с самой собой. Как-то я встретила его на Вашингтон-сквер, он меня не видел, и я услышала, как он разговаривает вслух — рядом никого не было, мобильного телефона в руке — тоже. «Ясь, ты разговариваешь сам с собой?» — спросила я. «А ты нет?» — удивился он. С тех пор я часто разговариваю сама с собой, мне это очень помогает решить разные вопросы, и в такие моменты я всегда вспоминаю своего друга Яся.

Одна из фраз, которые он любит повторять, звучит так: мои поляки поубивали моих евреев. В Ясе безусловно есть чувство двойной принадлежности, но я никогда не слышала, чтобы он себя идентифицировал таким образом.

Ян Литыньский Бывший депутат сейма и советник президента Бронислава Коморовского