Дебютант

Если бы только журналист мог предположить, что с домом связаны не один, а два схожих сюжета, что снаряд попал повторно в одну воронку, он бы заметил, как неожиданно глубоко, живо изумился новый собственник, когда он сказал, ради кого явился.

За близкими горами, прорезанными злой, мятущейся рекой, за темными хребтами, поросшими матерым лесом, перенявшим долгий век камня, стояла крепость, знавшая узников нескольких веков и держав. В войну там был концлагерь.

Весной сорок пятого года над восточными равнинами уже затих гул войны, погасли артиллерийские зарницы. Тогда они и пришли в дом — по старой, заросшей дороге через горы, по пути лесорубов, заготавливавших крепь для соляных шахт, где не проедут ни мотоцикл, ни машина. Несколько эсэсовцев из охраны — и ученый, что ставил в концлагере эксперименты на заключенных. Один из СС знал про эту отдаленную виллу, бывал там в гостях.

Германия проиграла войну. Внизу, в долинах, в городках покрупнее вставали гарнизоны союзных войск. Но тут, ближе к вершинам, в горных лесах и лугах, никакой власти еще не было. Бывшие хозяева уже бросили виллу, имущество и бежали. Случайные постояльцы могли чувствовать себя спокойно.

Собственно, журналист и пытался выяснить, тот ли это дом. Выходило, что тот. У него было описание, данное на допросе одним из офицеров лагерной охраны, арестованным уже в оккупационной зоне Британии. Остальные же исчезли, ушли, как объяснил журналист, «тропами крыс», тайными маршрутами бегства из Европы через порты за океан, на другой континент.

Он так и произнес — rat lines, на своем безукоризненном, вычурном английском. А потом с ученической интонацией повторил по-немецки: Rattenlinien.

«Беглые крысы всегда выбирают одни и те же тропы», — сказал тогда журналист.

Он имел в виду сеть тайных приютов для беглецов, чиновников, готовых выписать фальшивые документы, доверенных лиц — священников, полицейских, — моряков, берущих на борт нелегалов. Он писал книгу о медиках в лагерях, и ему было легко говорить с Калитиным, переселенцем из страны победителей. Он был увлечен охотой за призраками прошлого и слеп в настоящем. Попросил разрешения сфотографировать дом, посмотреть все внутри. Заглянул в подвал, прошел в метре от укрытого в сейфе Дебютанта. Расспросил о старых вещах. «Нет, ничего не сохранилось», — искренне ответил Калитин.

Когда журналист попрощался и уехал, Калитин первым делом выпил таблетку от сердца.

Не только «крысиные тропы» поразили его.

В давней своей жизни он знал одного немецкого ученого, работавшего в концлагере. Дядя Игорь, Игорь Юрьевич Захарьевский, привез его из Германии после войны как трофей.

Официально этого немца как бы не существовало. Закрытый город был его тюрьмой. Но он был — зловещий знаток, проводивший когда-то такие испытания, каких не могли себе позволить даже они; заглянувший за край боли и смерти гораздо дальше — и готовый скрупулезно делиться опытом.

Калитин помнил, как Захарьевский в первый раз рассказал ему подноготную пленника. Калитин возмутился, хотя сам забрал уже не одну жизнь. Но этот-то немец, он пытал и морил наших солдат, может быть, и дед Калитина по матери, математик, артиллерист, сгинувший в плену, попал ему в руки.

Калитин был готов убить немца. Но уже через несколько дней заметил, что гнев поутих. Он по-прежнему, как ему казалось, ненавидел ученого арестанта, но был готов работать с ним.

Во-первых, этого хотел Захарьевский, поставивший в план разработки вещество, предыдущее поколение которого опробовал немец. Во-вторых, Калитин не мог не оценить выверенную научную методу пленника. И в третьих, он чувствовал, вопреки воспитанию, вопреки вдолбленному образу врага, странное, запретное сродство их внутренних устремлений — глубже национальностей, идеологий, вражды: пройти наикратчайшим путем к такому знанию, которое делает его творца незаменимым, не зависящим от обстоятельств. Дарует наибольшую защиту и власть. Немец, выходило, на собственном примере доказал, что это возможно.

Догадываясь о чувствах нового коллеги, немец не выпячивал себя, не навязывался, не говорил о прошлом. Просто работал: ровно и споро. И в конце концов Калитин ощутил, что этот подневольный одинокий старик ему ближе, чем генералы и партийные начальники, курирующие лабораторию. Те были своими по крови и гражданству, но чужими по сути своих натур, а немец чужим, насколько это вообще может быть, но своим. Одним из тех, кто прятался от государства внутри государства, ставя его себе на службу и расплачиваясь верной службой же, сливаясь с ним до такой степени, что уже не различить, кто кем управляет.

Именно тот немец, поняв, что младший коллега дозрел для следующего, еще более трудного знания, открыл ему глаза на тень, лежащую в тени: двойственное прошлое лаборатории, а точнее, самого места, Острова, где она располагалась. Немец уже бывал тут — до войны, до канцлерства Гитлера, когда здесь был секретный совместный советско-немецкий полигон.