Дедейме

Заголосил петух. Эрке повернулась на другой бок, сон не шел к ней. И чем это Рая так возмущена? Подошла вчера, бордовая от злости, и начала ей выговаривать:

– Почему мать с отцом всем без исключения братьям подарили по машине, а нам, дочерям, нет? Мы что, не заслуживаем машины? Чем мы хуже? Почему им все, а нам ничего? Довиду, например, не нужна эта «Волга», у него денег куры не клюют, а ему все равно подарили! Залмону и Боре – по «Ниве», Сави – «девятку»! Да я бы на «шестерку» согласилась, у меня денег на машину нет. Почему нас не любят?

Эрке не понравился тон сестры. Она считала, что мать сама решает, что и когда делать, кого любить и баловать, а кого отдалять и лишать подарков. Эрке боготворила мать и не подвергала сомнению ее решения.

– Нас любят, – ответила она. – Мать всех любит и дарит подарки тем, кому считает нужным. Ты не можешь требовать от нее подарка, если она не хочет его дарить.

– Нет, не могу. Но это несправедливо: она только сыновей и любит. Мы, дочери, обделены. Нам достаются одни отбросы! Почему мать нам дарит только старые ковры, просроченные духи и съеденные молью шубы, а им – Рая кивнула в сторону – машины, дачи, телевизоры и золото с бриллиантами?

– Я с тобой не согласна.

Эрке не хотелось продолжать разговор. Она не переставала надеяться, она сочла бы за величайшее счастье когда-нибудь услышать от матери те слова, которые сама Ханна услышала когда-то от своего отца Боруха: «Все мои сыновья не стоят твоего ногтя». Она хотела стать для матери и сыном, и дочерью, и помощницей в делах и верной подругой, которая никогда не бросит, не предаст, не оставит. Мать всегда была и всегда останется самым важным человеком в ее жизни. Она чувствовала, что мать нуждается в ней и по-своему любит. Но она знала, что нельзя требовать от матери большего, чем та может дать.

– Ну конечно… – Рая искоса посмотрела на сестру, – тебе легко говорить, ты же у матери на особом положении… Любимица… Может, и тебе все дарят, а ты, тихоня, никому ни о чем не рассказываешь.

Рая фыркнула и ушла, потому что Эрке ей не ответила, делая вид, что сосредоточенно подметает пол. Она не хотела обсуждать поступки матери с сестрой.

Вечер прошел удачно, но Эрке видела, что мать в плохом настроении: что-то тяготило ее. Несмотря на улыбку, смех и танцы, Эрке читала в ее глазах грусть. Она знала, что если маме грустно, глаза превращаются в потухшие угольки, замирают в одном положении, больше обращены внутрь, чем наружу, сверля какую-то сложную проблему, сосредотачивая на ней все внимание. Эрке очень хотела подойти к матери и узнать, что за проблема ее гложет, предложить помощь. Но она знала, что матери нельзя предлагать помощь, если ей будет что-то нужно, она сама попросит.

– Твоя мать пришла! – муж настойчиво толкал Эрке в бок, пытаясь разбудить. – Ни свет ни заря будит весь дом! Иди, успокой ее. Она ведь не уйдет, пока всех не поднимет.

Эрке вскочила с постели как ужаленная, сдернув халат с колыбели, бросила взгляд на спящую в ней дочку, их с Гариком второго ребенка, и побежала открывать матери: мимо шкафа с книгами, трогать которые было запрещено, потому что Гарик сам лично утрамбовывал их в шкаф строго по высоте и цвету корешка (он их не читал, но педантично следил, чтобы все книги находились на своих местах); мимо детской, из которой слышалось посапывание старшей дочери и сына; мимо большой гостиной, где вышитые на дербентском ковре родители неизменно провожали ее строгим взглядом.

– Эрке! Эрке! – услышала она надрывающийся голос матери.

Ханна стояла у крыльца, переминаясь с ноги на ногу. Летом дверь в доме оставляли открытой и ветер поддувал белую занавеску, которая резвилась и трепетала, ударяясь о закрытую решетку. Крыльцо обвивали чайные розы. Еще мгновение, и решетка была открыта, а из-за занавески выглянула заспанная и взлохмаченная Эрке, поспешно застегивающая пуговицы на халате.

– Ну наконец! – недовольно буркнула Ханна. – А то зову-зову, а никто не идет. Мне с тобой говорить надо.

Эрке и Ханна прошли на террасу. Из сада доносились ароматы роз, пионов и нарциссов. Летом терраса превращалась в центр жизни: здесь ели, пили чай, играли в нарды и разговаривали.

Пол под навесом был устлан художественной мозаикой, которую сделали по эскизам Эрке. Она старалась создать вокруг себя красоту, и ее дом и двор напоминали музей, поэтому братья частенько приводили своих знакомых показать мозаику и заводили их в дом – там были лепные потолки. Эрке не возражала и даже гордилась. Она всегда стремилась к художественному творчеству. Но родители решили, что она станет юристом, и на этом вопрос о ее профессии был закрыт.

– Мама, ты выглядишь уставшей! – Эрке внимательно посмотрела на мать. – Как ты себя чувствуешь?

– Плохо чувствую.

– Что-то случилось? Я знала!

– А-а-а-а, – Ханна махнула рукой. – Весь ночь спать не могла, все думала, думала. Весь ночь думала о Шекер.

– Да? – удивилась Эрке. – А что случилось? Что с ней?