Дедушка, не спи!

Недалеко от наших дворов находился заброшенный участок земли. Много лет назад здесь жили цыгане. После того, как народ, уставший от воровства и опасных посетителей, попер цыган восвояси, их дом опустел, обветшал и разрушился. Существенную лепту в его быструю смерть внесла местная молодежь. Дети превратили дом в аттракцион: разворотили крышу для своих игр, выбили стекла, понаделали дыр в стенах. Веселье продолжалось несколько лет, пока сельская администрация не пригнала ко двору телегу и десяток крепких ребят. За один день от дома остались только рожки, да ножки. Так, некогда пристанище цыган, преобразилось в пустырь, на который раз по осени заезжал трактор, выкашивал траву под самый корень и пропадал до следующего года.

По обе стороны от пустыря находились дворы. Слева, за хлипким деревянным забором жила глухая старуха. Она редко покидала свой дом, и мы знали о ней лишь то, что землю от неба она уже не отличала, и готовилась покинуть наш мир задолго до того, как мы появились на свет. Справа жила Сабина — девочка, в которую мы все были немного влюблены. К сожалению, она с нами почти не гуляла, а ее мама каждый раз ловила нас недоверчивым взглядом, словно мы были изгоями.

Летом пространство между двумя дворами вновь зарастало травой. Кое-где мы выкашивали ее своими силами, и однажды на вытоптанной площадке появился наш первый костер. С тех пор, на небольшом закутке ничего никогда не росло. Летом траву выжигал огонь, осенью уничтожал трактор, зимой земля промерзала насквозь и становилась безжизненной.

Вечер, когда началась эта мрачная история, я помню, как вчерашний день. Мы с ребятами собрались на пустыре и распалили костер из ореховых веток. Рамилка принес из дома сосиски, я достал несколько картофелин, Владик организовал керосин, потому что ореховая древесина плохо разгорались от спичек и бумаги.

Была суббота, и родители не спешили звать нас домой. По субботам каждый считал своим долгом отпроситься на подольше, потому что среди недели нам вообще не позволяли вырваться из дома. Школа сидела в головах наших мам и пап. Школа отнимала большую часть сил, и, хотя никто из нас не учился хорошо, а само понятие школы внушало больше терзаний, чем оптимизма, мы жили, как и полагается всем детям: сначала учеба, потом прогулки. Так учили нас с тех пор, как мы появились на свет. А нет учебы или же учеба идет слишком плохо — забудь о своих друзьях, свободе и прочих мелочах. Лишь суббота была исключением из правил. Как-то раз Рамилка высказал мысль о том, что суббота спасает даже мертвых. Никто и не подумал смеяться над его суждением, тем более что оно было произнесено под лунным небом, и встречено далеким окликом хищной птицы.

Рамилка насадил сосиску на шампур и принялся подогревать ее на костре. Мы с Владиком сидели напротив него. У меня на шампуре тоже вертелась сосиска, а у Владика — картошка.

— Воткни ее в угли, — посоветовал Рамилка.

Владик воткнул картошку в угли и тут же вытащил.

— Она не сгорит? — он с сомнением глянул на друзей. — Она же станет, как эти угли.

— Важно не это, — произнес Рамилка тоном великого вождя. — Важно, чтобы вокруг нее был жар. Если жар хороший, то и картошка испечется хорошая.

— Тогда почему ты не засунешь свою сосиску в самый центр костра? Жар там отменный!

— Потому что это сосиска, тормоз, ты! Ее жарят на огне до твердой блестящей корочки. А потом суют в угли, чтобы она пропеклась!

Вдруг его сосиска соскользнула в костер, и огонь в том месте стал ярко-желтым.

— Черт! Из-за тебя все!!! — он взмахнул шампуром, как шашкой, и опустил его на горящие ветки. Тотчас костер выдал сноп искр и окутал нас пеплом.

Мы с Владиком засмеялись, наблюдая за тем, как Рамилка пытался вытащить сосиску из огня. Действовал он, как сумасброд, решивший обогнать ветер. Следующий сноп искр поднялся кольцом, и мы были вынуждены отползти от огня, чтобы не прожечь одежду. Но тут мальчишка успокоился. Воткнул шампур куда-то в огонь и вытащил обугленный остаток.

— Видишь, что будет, если засунуть ее в угли раньше времени?

Он сел на свое место, рассматривая почерневшую сосиску. Ухватив зубами за край, он потянул ее на себя.

— Горячо, но есть можно, — заявил Рамилка. — И вообще, нам пора бросить это занятие.

— Здесь здорово, — сказал я, разглядывая искры, воспаряющие над костром.

Рамилка засмеялся. Сосиска обожгла ему губы, и он заскулил.

— Здесь здорово, ты прав, просто мне здесь уже надоело! — буркнул Рамилка и принялся доедать остатки горелого мяса.

Мы никогда не заводили разговоров о том, о чем судачат на лавочках наши бабушки, но почему-то в тот момент, когда Рамилка опалил губу и стал беситься, я упомянул старую тему, и ребята тут же забыли обо всем на свете. Я сказал им о Беке. Дедушке Беке, который жил за углом и разводил пчел, пока однажды не исчез. Его искали всем селом, прочесывая каждый уголок тех улиц, где он бродил последние дни и ночи. Но дедушка Бек пропал бесследно. И многие стали говорить, что пропал он не просто так.