Действительно ли была та гора?

Мы не знали точно, сколько километров проходили за ночь. Конюх Шин, учитывая длину нашего шага, предполагал, что мы должны проходить примерно тридцать четыре ли, но мы специально шли намного медленнее. К тому же никто за нами не следил и не назначал время привалов или переходов. Мы шли столько, сколько хотели, а затем, сойдя с дороги, заходили в ближайшую деревню. Нам встречались, казалось, совершенно пустые деревни, но в некоторых домах чувствовалось присутствие людей. Обычно мы входили в первый попавшийся пустой дом, ночевали там, а на следующий день, с рассветом выбрав дом, который нравился нам больше, проводили в нем все время до заката. Даже если в деревне было несколько домов, охраняемых стариками, мы вели себя словно хозяева, не считая, что делаем что-то постыдное. Но глубоко в душе я, конечно, понимала, что мы поступаем нехорошо. Я успокаивала себя тем, что мы были беженцами, получившими документы Северной Кореи. У нас были бумаги, позволявшие нам просить еду у жителей любой из встречавшихся нам по пути деревень, но у нас не было необходимости пользоваться этим правом. В сельских домах, в отличие от домов в Сеуле, осталось намного больше еды. Иногда мы находили нетронутыми соленые кимчхи, заготовленные на зиму. Где-то было запасено не только пхогикимчхи, но и кат-кимчхи^[29], дончхими^[30] и много других видов кимчхи, и от каждого из них шел такой острый запах, что мы с искренним сожалением уходили оттуда. Всю дорогу мы были сыты, хотя даже не притронулись к запасам, взятым из дома.

Если мы видели, что в доме много дров, то, затопив печь и хорошенько разогрев кудури, поев горячего на завтрак, обед и ужин, спали днем и стирали и сушили пеленки племянника Хёни. Бывало, мы специально протапливали еще одну комнату, чтобы в ней высушить пеленки. Конечно, в таких домах хотелось задержаться дольше чем на один день, но мы не поддавались соблазну и на следующий день с наступлением вечера обязательно отправлялись в путь.

Мы ни разу не использовали продовольственные карточки, но мандат был очень полезной бумагой. По всей государственной дороге, даже черной как смоль ночью, когда не видно даже лучика света, обязательно прячутся контрольно-пропускные пункты. Когда нас останавливали, а делали это на всех КПП, нужно было показать мандат, тогда солдаты обращались с нами вежливо, даже беспокоились о том, как мы пройдем следующий отрезок пути. Иногда встречались совсем молодые солдаты, которые думали, что мы только что выехали из Сеула, они с тревогой в глазах спрашивали об обстановке в городе. Обычно стоило показать мандат, как нас пропускали, но бывали КПП, где сначала записывали наши данные. Из-за жесткого контроля возникало ощущение, что ты идешь по колее, с которой не можешь сойти без разрешения властей. Больше всего мы мечтали о том, чтобы линия фронта незаметно перелетела через нас, пока мы спали, и мы проснулись бы в мире, неузнаваемо изменившемся за одну ночь. Неважно, где и когда нас настигал сон, мы всегда засыпали, молясь, чтобы наше желание исполнилось.

Нам не грозила опасность замерзнуть, но это вовсе не означало, что на душе у нас было спокойно, особенно когда нам приходилось видеть полностью разрушенные деревни, стоящие вдоль государственной дороги. Мы видели большие деревни, в которых виднелись лишь чандоки — горшки для соевого соуса, и небольшие села, от которых остались лишь кучки пепла. В естественной и благородной красоте чжандокдэ^[31] чувствовался древний дух. Он будто охранял развалившийся фундамент, на котором осела серая зола от сгоревшего дома. Безмолвие тех деревень казалось вечным, словно тишина могилы. Мы в гневе думали, что если мы забудем эти разрушения или простим тех, кто это сделал, будь то американские военные с их бомбардировками или армия северян и их поджоги, — то не сможем называться людьми. Но, хотя мы и пылали гневом, призывая во имя мира никогда не прощать, мы не знали, как можно желать мира на земле, когда весь этот ужас является делом рук человека.

Стоял теплый день, в такую погоду пеленки намного лучше сушить не на горячем кудури, а на ветерке и ярком солнце. Я скучала в одиноком доме, стоящем на окраине полностью выгоревшей деревни. Мне казалось, что тишина, кружившая над пепелищем, мягко плыла между кучками грязной золы. На полностью высохшей ветке дерева, стоявшего возле чжандокдэ, я увидела небольшой набухающий бутон магнолии. Я знала, что его крепкая оболочка пока еще была нежной, но как только дерево почувствует приближение весны, бутон настолько разбухнет, что никакая сила в мире не сможет удержать внутри него прекрасные лепестки. Даже не видя то исступленное цветение, лишь представив его, я неожиданно крикнула:

— Ух ты!

Я подумала: «Бутон, наверное, сошел с ума». Я чувствовала, что не бутон олицетворял дерево, а я сама превращалась в бутон. Когда я, словно набухающий бутон, открыла глаза после долгого-предолгого зимнего сна, то вскрикнула, осознав окружавший меня ад, сотворенный жестоким человеком.