Действительно ли была та гора?

Сойдя с дороги и свернув в сторону округа Пхачжу, мы впервые решили двигаться днем. Мы не пошли в сторону реки Имчжинган. Конечно, это нельзя было считать героическим поступком, но то, что мы сделали это днем, вызывало меньше подозрений. Олькхе рассуждала, что, если не идти по дороге, даже при свете дня будет не так опасно. Тем не менее мы избегали открытых мест, поэтому, если удавалось, кружили по уступам горы или шли через перевал. Мы искали деревню, в которой могли остановиться, потому что племянник Хёни целый день кашлял. Его даже стошнило прямо на спину олькхе. Сняв хлопковое детское одеяло, наброшенное на одеяльце с тесемками, чтобы вытереть рвоту, я почувствовала исходивший от ребенка жар. В ту минуту мне показалось, что мое сердце упало. Но олькхе не стала искать поблизости дом, где можно было бы передохнуть, а продолжала идти к опасному горному ущелью.

— Зачем ты так? А что, если в горах скоро начнет темнеть? — спросила я с тревогой.

— С давних времен в этой местности занимались земледелием, — сказала она. — Если на горе ничего не растет, откуда появиться тигру? — Этой присказкой она попробовала унять мой страх.

Когда мы добрались до места, где можно было устроить привал, — довольно крутого склона горы, перед нами возникло маленькое село. Оно, как и подобает горному селению, не найдя места поудобнее, втиснулось между дорогой, уходящей в гору, и полями, лежавшими в виде ступенек на склонах горы. Село обрабатывало весьма большие рисовые чеки^[32] в ущелье, оно не выглядело бедным. На самой высокой точке этой гористой зоны стоял дом с черепичной крышей, все другие дома, чуть более десяти, были крыты соломой. Но даже сюда добралась война. Селение, попав под бомбардировки, ощетинилось неровно выступающими зубцами разрушенных домов и казалось совершенно пустым. Когда мы добрались до дома с черепичной крышей, стоявшего на вершине горы, олькхе сказала, чтобы я осталась снаружи, а сама с ребенком за спиной вошла внутрь. На доме висела табличка с надписью «Округ Пхачжу, городок Тханмён, третий народный комитет». Чуть погодя олькхе вышла из дома и сказала, что мы заночуем здесь.

— Ну почему вы остановились именно в доме народного комитета? — прошептала я ей на ухо.

— А на что нам мандат? Жалко стало, вот решила использовать его.

Она, даже не улыбнувшись, сказала, что народный комитет находится в доме для приема гостей, а в главном доме живет одна старуха-хозяйка. Затем добавила, что та ей понравилась и показалась честным и порядочным человеком. Олькхе сказала ей, что мы идем на север, но из-за того, что заболел малыш, должны отдохнуть здесь несколько дней, получив помощь от народного комитета. Деревенские люди всегда простодушны, посмотрев на наши мандаты, думая, что мы из семьи члена партии, они пристали к нам с расспросами, желая узнать о положении дел в Сеуле. Несколько пожилых мужчин, из которых состоял здешний народный комитет, похоже, собрались не для того, чтобы выполнить какую-то работу, а просто чтобы поддержать друг друга. На самом деле они выглядели настолько спокойными и невозмутимыми, что я невольно подумала, что у них, наверное, давно нет связи с вышестоящими органами, а вывеска до сих пор висела только для виду.

Маним^[33], хозяйка дома, пожилая женщина, как и говорила олькхе, выглядела энергичной и имела весьма внушительный вид. Несмотря на ужасы войны, она сурово руководила прислугой. Было удивительно, как могли сохраниться отношения хозяйки и служанки между ней и древней старухой, выполнявшей ее поручения и жившей в пристройке для слуг. Служанка с годами согнулась в поясе в виде буквы «Г» и едва волочила ноги, словно механический человек. Я подумала, что, используя мандат, мы можем заставить народный комитет организовать нам ночлег и питание, при этом не придется потратить продовольственную карточку. Однако поведение хозяйки было таким великодушным и в то же время властным, что я решила какое-то время только наблюдать за ней. Она, глядя, как олькхе сменила Хёни пеленки и кормит его грудью, не сказав ни единого из положенных в таком случае слов о том, какой он красивый, смотрела на племянника, словно на какую-то вещь. Но, увидев, как его, с таким усердием сосавшего грудь, начал сотрясать сильный кашель, а затем и вовсе стошнило, она достала из настенного шкафа два или три грецких ореха и, передав старухе, сказала отжать из них масло и напоить им малыша.