Действительно ли была та гора?

Подойдя к мальчикам, я спросила, что это за краб. Они ответили, что это «кальке».

— А его можно есть? — поинтересовалась я с тревогой и надеждой в голосе.

— Кто же их ест? — рассмеялись они.

— Тогда почему вы их ловите?

— Чтобы поиграть. Да и тут их полным-полно.

— Если я его съем, я могу умереть?

— Почему сразу умереть? Мы не едим, потому что невкусно. — Они снова рассмеялись.

Конечно, эти дети выросли там, где водились настоящие крабы, им был хорошо знаком вкус их мяса. И что было особенно приятно, в глазах мальчишек совершенно не было предубеждения против незнакомого беженца.

Рядом была большая деревня. Вдали виднелись люди, идущие по дороге, видимо, полевые работники. Место, где люди в такое время могли жить мирно, было похоже на рай. Казалось, что в деревне почти нет пустых домов, но желания поискать ночлег где-то еще у меня не возникало. Мне хотелось всеми правдами и неправдами остаться там, где живут люди.

Конечно, я удивлялась не только оживленной атмосфере, в которую попала впервые за долгое время, больше всего меня поражала свобода, царившая в этой местности. Она незримо витала в воздухе и чувствовалась в каждой травинке. Казалось, что даже весна пришла сюда немного раньше.

На флагштоке, укрепленном на вершине крутого холма и гордо возвышавшемся над деревней, словно специально привлекая внимание, развевался флаг Северной Кореи. Ниже по склону виднелось квадратное двухэтажное здание, похожее на начальную школу или волостное управление. Ни в Сеуле, ни в деревне Курончжэ я ни разу не видела, чтобы северокорейский флаг выглядел так внушительно, но у меня и мысли не возникало, что люди, сидящие в этом здании, злоупотребляют властью. Возможно, поэтому даже развевающийся северокорейский флаг не вызывал чувства грозящей опасности. За исключением флага не было видно никаких признаков власти северян: ни армии, ни вывески народного комитета. Похоже, олькхе тоже понравилась эта деревня. Но положение наше было не из легких: мы, скучая по людям, в то же время опасались их. И перед тем как встретиться с ними, мы должны были определиться, как вести себя — как правые или как левые?

Переходя от одного дома к другому, мы обратили на себя пристальный взгляд одной женщины, только что развесившей белье. Она была одета в красную юбку и красную блузу.

— Откедова это вас притащило-то?

Уши резанул диалект местности Кэсон.

— Мы беженцы.

— Мы тоже беглецы. Так откедова вас принесло-то? Мы, например, шли в Кэсон, но пришлось тутошки примоститься.

— Мы эвакуировались из Кэсона, но отстали и до сих пор отсиживались в Тханмён. Это глухой горный район, мы и не знали, что он может стать местом военных действий, а когда узнали, решили перебраться сюда. Не найдется ли у вас пустой комнаты? — быстро проговорила я, оттолкнув олькхе, словно в этот раз была моя очередь говорить.

— Вона как, очень приятно. Пустых комнат много. Куда бы ни зашли, везде мои комнаты, так что не стесняйтесь! Разве сейчас время, чтобы разводить церемонии? — говоря так, она пригласила нас в дом и выделила нам комнату.

Несмотря на то что пустых комнат в ее доме было достаточно, пустых домов в деревне, видимо, было не так уж много. В доме, куда мы вошли, все мужчины эвакуировались, остались одни женщины. Хозяйка сказала, что мы первые беженцы, которых она принимает, обычно чужеземцы стараются не входить в дома, где есть хозяева, — в деревне хватает покинутых домов.

Впервые услышав диалект местности Кэсон, я почувствовала, что здешние беженцы отличаются от нас. Похоже, нам нет необходимости говорить им, кто мы и что направляемся на север. Прежде всего нам нужно было сделать так, чтобы в нас не видели чужеземцев. Мы уже знали, насколько опасно это чувство, которое в любое время может превратиться во враждебность. Чем ближе становился день, который снова должен был перевернуть мир, тем осторожнее мы с олькхе решили быть.

Сначала я была в замешательстве и вела себя так, будто мы беженцы из Кэсона, что было нетрудно, ведь я и вправду выросла в тех местах. Но как было бы хорошо, если бы беженец был просто беженцем. Главная проблема теперь заключалась в том, что беженцы, направлявшиеся на север и на юг, придерживались диаметрально противоположных идеологий. Однако только мы дрожали от страха, панически боясь запутаться в идеологической паутине. Что касается женщин, живущих в доме, то все, что они хотели знать о нас, — что за вещи лежали в наших узелках. Как я догадалась, они ждали, что из дому мы взяли одежду и ткани, которые беженцы могли обменять на зерно. Скорее всего, они решили, что в узлах будет мое приданое, и попытались меня приободрить. Тихо рассевшись вокруг, они сказали, что здесь тоже есть девушка на выданье, которая приготовила достаточно приданого для свадьбы. Но когда они узнали, что в наших узелках больше зерна, чем тканей, стали недоумевать, как мы ходим, таская такую тяжесть на голове и в руках. Да, это был совершенно другой мир.