Действительно ли была та гора?

После того утра в Кёха я больше не видела духов. Даже когда умирал брат, более близкий мне по крови человек, он ушел внезапно, без единого намека, не придя ко мне. Я, кажется, понимала, что могу иметь сверхъестественную способность, быть проводником между нашим миром и миром духов, но мне не хотелось обладать этой силой. С другой стороны, желание человека ничего не значит. Но с тех пор, когда кто-то говорит, что видел то, чего не видят другие, я уже не могу презрительно рассмеяться. А еще теперь я понимаю, что одними лишь органами чувств невозможно ощутить все на свете. Все это дал прощальный визит Мёнсо.

Слова маним из Курончжэ о том, что местность Кёха — земля беженцев, были верны. Всего лишь за одну ночь ужасный мир войны незаметно превратился в мир без сражений, бомбардировок, боев на уничтожение, жалоб и доносов.

Однажды после завтрака случилось интересное событие. Деревня странно оживилась, нам ничего не оставалось, как усесться на пол и ждать, что же будет дальше. В последние дни на улице становилось все теплее, а в комнате — все светлее. По улице, весело галдя, куда-то бежали деревенские дети. Не выдержав, я вышла на улицу и, смешавшись с ребятней, взбежала на холм, где стоял флагшток. Причина детских радостных криков была высоко в небе, к северу от нас. Зрелище, когда с ясного неба беззвучно спускаются на белых парашютах десантники, было безумно красивым и, казалось, никак не было связано с войной. Это было мистическое и мирное зрелище. В небе словно по очереди раскрывались огромные бутоны цветов. Дети что есть силы кричали и прыгали от радости. Государственный флаг Северной Кореи спокойно развевался на ветру, прикинувшись равнодушным.

На следующий день флагшток стоял пустым, видимо, кто-то снял флаг. В тот же день, когда на флагштоке взвился тхэгык — государственный флаг Южной Кореи, мы разрезали на мелкие кусочки мандат и продовольственные карточки и бросили их в печку. Затем мы вытащили удостоверения жителей города, которые тайно носили с собой, и, убедившись, что они целы, бережно положили их поближе к сердцу. Я вспомнила председателя Кана, который говорил, что, если бы только у него был такой документ, он не поехал бы на север. Это удостоверение вызывало необычное ощущение благоговейного страха.

Уничтожив документы, выданные северянами, мы устали и чувствовали себя обессиленными, словно разорвали прочную цепь. Развив в себе лишь чувство робости перед другими, а не способность чувствовать реальное отношение к нам, мы постоянно чего-то боялись и потому вели себя подобострастно и неуклюже.

Прожив несколько дней в местности Кёха, мы решили тронуться в путь. Когда мы в качестве беженцев отправлялись на север, вместе с просьбой матери не переходить реку Имчжинган нам было дано наставление: когда мы будем возвращаться в Сеул, чтобы не приходили в дом в Хёнчжондон, а сразу шли в дом в районе Донамдон. Честно говоря, последняя просьба матери была излишней, мне не хотелось даже мельком показываться в районе Хёнчжондон. Для меня это было опасное место, где неизвестно откуда мог появиться свидетель, который знал, что я была в числе первых работников в народном комитете и занималась отправкой людей на север. Мне было бы не так страшно, если бы меня приговорили к смерти за чье-нибудь убийство, как если бы меня травили за работу на красных, так что в этом районе мне лучше было не появляться.

Чтобы воссоединиться с семьей в старом доме, мать с племянником Чани и братом должны были тоже вернуться в Донамдон. Нам было очень важно, чтобы когда мы пришли туда, они уже переехали. Конечно, нельзя было возвращаться в Донамдон сразу после смены власти, но мать была не из тех, кто откладывал дела в долгий ящик. Она, наверное, вернется домой, дождавшись момента, когда беженцы, перейдя реку Ханган, вернутся в Сеул. Конечно, мы тоже вернемся в Донамдон, притворившись, будто вернулись после эвакуации на юг. Я не особенно беспокоилась о том, как мать, таща за собой малыша и больного сына, доберется из Хёнчжондон в Донамдон. Дело было не в том, что я верила в силу или мудрость матери, а в том, что у нее был неприкосновенный запас денег. Большая сумма денег придавала уверенности в том, что она решит все проблемы в мире, где можно купить даже человека.

Самой главной причиной, по которой мне действительно не хотелось жить под небом КНДР, было то, что я не видела в их идеологии ни крупинки здравого смысла. Идеология КНДР для меня не имела никакого отношения к реальной жизни.

3