Действительно ли была та гора?

Когда западная линия фронта, как и предполагала мать, легла посередине реки Имчжинган, снова пришел приказ правительства об отступлении и эвакуации к югу от реки Ханган. Военные, полицейские и служащие находились на севере и при необходимости могли легко тронуться в путь по приказу правительства. Однако сельским жителям, вернувшимся в свои дома после неисчислимых страданий, снова оставлять дома было невыносимо трудно, новый приказ вызывал негодование и обиду. Сельские жители говорили, что, несмотря ни на что, сейчас хороший сезон для полевых работ.

Все, кто в то время жил севернее реки Ханган, кто уехал на юг, приехав с севера, кто вернулся из эвакуации раньше других, были «пустыми орехами», на которые смотреть-то было жалко, и все они находились в одинаковом положении. Это были люди, которые ничего не имели, никого не знали и жили в практически полностью разрушенном месте, стараясь не думать о покинутых и, скорее всего, сожженных или разрушенных домах. И таким людям снова велят эвакуироваться. Да что они там, наверху, с ума сошли, что ли? Я подумала, что лучше бы правительство оставило их в покое, как 25 июня, и пустилось в бега без мирных жителей. В этот раз мать, как и зимой, с той же уверенностью предсказала, что земли легко освободят до южных рубежей реки Имчжиган, и хотя сейчас сложное военное положение, не похоже на то, что Сеул снова сдадут. Даже если это произойдет, больше стоит бояться не трудностей, а преследований за то, что остались в районе, несмотря на приказ эвакуироваться. Мне же хотелось, чтобы такие жалкие «пустые орехи», как мы, теперь немного меньше тряслись от страха.

Правительство оставило Сеул 4 января и эвакуировалось в города Тэгу и Пусан. По этому поводу я негодовала до тех пор, пока оно не вернулось в столицу. Но самое обидное заключалось в том, что беженцы, осевшие в тех городах, не имея даже малейшего желания вернуться, думали о том, что только их страдания имеют вес. Они ничего не знали или делали вид, что не знали, а может, просто не хотели знать о том, как сеульские «пустые орехи» мечутся, эвакуируясь то на юг, то на север. Даже если тысячи лет повторять популярные мелодии и песни о трудностях жизни в эвакуации в Тэгу и Пусане, как можно их жизнь сравнить с жизнью людей в Сеуле? Я не знала, почему мне было так обидно. Может быть, я завидовала тем людям.

3

Брату, который уже мог иногда ходить, мы больше ничем не могли помочь. Никто не говорил об этом открыто, но самой серьезной проблемой был необходимый уход, когда у него возникало желание справить нужду. Наверное, и так понятно, насколько было неловко поручить такой уход старухе-матери. Брат, пока мы его не видели, научился ходить ровно столько, сколько надо было пройти до туалета, но это скорее было заслугой его силы воли, нежели здоровья.

Когда брат смог самостоятельно добираться до туалета, мы стали оптимистичнее смотреть на его будущее — теперь нам не нужно было ухаживать за ним, как за маленьким ребенком. Однако это не означало, что о нем перестали заботиться. Мы панически боялись, что он будет голодать. Вся наша семья была полна трагической решимости не допустить, чтобы он недоедал. Мы знали, что ему надо питаться лучше, но все, что могли сделать, это иногда давать ему сырое яйцо или, когда удавалось раздобыть вместо одной сушеной скумбрии две или три, отдавать их ему.

С того момента, как мы вернулись в свой дом в Донамдоне, и до того, как пришел приказ снова эвакуироваться, произошло много событий. Изо дня в день приходилось бороться за жизнь. Мне казалось, что прошло много дней, но на самом деле это был короткий период, за который восстановить силы брату, к сожалению, не удалось. Он не только не окреп, наоборот, он словно поддерживал в себе жизнь, теряя последние капли крови, принося страдание другим. Каждый день бросалось в глаза, что он становился все бледнее. Он интенсивно тренировался в ходьбе, так что вскоре смог доходить почти до ворот, но каждый раз, когда я видела, как он, делая шаг за шагом, обливался потом, а лицо его искажалось от боли, в горле комом застревал крик: «Хватит, пожалуйста, остановись!»