Дэйвенпорты

Богатство ее семьи истощилось, от него осталась лишь тень того, что у них было прежде. Тремейны старались никак этого не показывать в надежде, что попытка главы семейства баллотироваться в мэры окупится с лихвой, что воплотятся его мечты о том, чтобы помочь подняться и другим темнокожим предпринимателям. Но Руби смотрела на свою семью глазами других влиятельных темнокожих семей и белых бизнесменов, которые то появлялись в их кругу, то исчезали. И как бы она ни пыталась закрыть глаза на правду, их мнение будто незримыми когтями вспарывало кожу. Никто в полной мере не знал, насколько ее семья стеснена в средствах. Руби подозревала, что Оливия догадывается, но подруга была слишком тактична, чтобы заговорить об этом.

И тогда, несмотря на предостережение родителей, что их положение надо держать в тайне от всех, кроме все сужающегося круга семьи и прислуги, Руби сказала:

– Мы разорены.

Она выпалила эти слова, прежде чем успела передумать, и стала ждать, когда придет сожаление. Но оно не пришло.

Мистер Бартон повернулся к ней. Его открытое лицо выражало ожидание. Он не знал Тремейнов прежде – в отличие от Дэйвенпортов. Руби понимала, что Оливия от нее не отвернется, ведь их дружба выросла из взаимной симпатии и общих переживаний. Но чем дальше ускользала от Тремейнов их былая мощь, тем больше Руби чувствовала неуверенность в себе. «Я не знаю, как быть Руби Тремейн без денег, украшений, вечеринок и беззаботной жизни». Зал начал расплываться у нее перед глазами, но краем глаза Руби видела, что Харрисон Бартон рассматривает ее без следа осуждения. Она моргнула, и танцевальный холл вновь обрел четкие очертания.

– Мой отец хочет быть мэром. Хочет быть членом меньшинства, которое принимает решения, а не живет по законам, установленным другими. Сначала я думала, что он мечтает о престиже. Это было бы очередное его завоевание – то, на чем он сможет поставить свою подпись. Но я общалась со многими его новыми знакомыми и слышала обрывки множества тихих разговоров, так что я знаю: он хочет больше возможностей для людей, похожих на нас. Для каждого человека, освобожденного из рабства. – Девушка повернулась к собеседнику: – Я злилась на него. А теперь я беспокоюсь, что никто никогда не узнает, чем папа рискует. Он хочет, чтобы мы не были исключением. Чтобы мы, темнокожие люди, имеющие достаток, образование и возможности, стали заурядными. В самом лучшем смысле слова.

Харрисон Бартон молчал. Но от выражения его глаз даже в этом зале, полном дыма и потных людей, по телу Руби пробегала дрожь.

– Вы никогда не будете заурядной, Руби, – сказал он наконец. – Вы нечто совершенно противоположное этому.

Руби понравилось, как он произнес ее имя: мягко, будто ласкал.

– Ну конечно, – сказала она, быстро придя в себя, и растопырила пальцы у самого лица, будто показывая фокус. Потом ее улыбка померкла. – Они никак не возьмут в толк, что мне не нужно их разрешение. Я не буду спрашивать, как мне одеваться и с кем проводить время. Я не такая девушка, которая только и ждет, чтобы мужчина попросил ее руки у ее родителей. – И Руби выразительно посмотрела на мистера Бартона. – Но когда человек опережает свое время, за это приходится платить. – Ее рука снова потянулась к шее. – У меня было удивительной красоты колье с рубином, – сказала она. – Подарок от отца и матери. На малюсенькой подвеске возле застежки были выгравированы мои инициалы.

Руби вспомнила отвратительную сцену перед балом, когда ее мать увидела рубин. Когда миссис Тремейн стояла в комнате Руби, сдавив его в кулаке. От одной только мысли, что теперь этот камень будет носить другая…

Рубин исчез в кармане у матери. Сквозь рев пульса в ушах и звук собственного неровного дыхания Руби слышала, как мать, выходя из комнаты, пообещала, что кулон будет продан. «Интересно, – подумала Руби, – а если бы я стала умолять, схватилась бы за мамину юбку, точно ребенок, рыдала бы, пока не станет трудно дышать, – она вернула бы мое колье? Вряд ли». Руби обыскала весь дом. Мать свое слово сдержала. А Руби день за днем оставалась безутешна. Настолько апатична, насколько позволяли распланированные родителями светские мероприятия. Встречи с Харрисоном Бартоном были чуть ли не единственными радостными моментами за неделю. Оливия была занята британским холостяком, так что у Руби теперь было полно свободного времени. Тут она улыбнулась мистеру Бартону:

– Я знаю, как мои слова звучат, но это был мой рубин, и он был для меня куда ценнее, чем вырученные с его продажи деньги.

Мистер Бартон потер подбородок. Потом взял ладонь Руби в свою. Взгляд его метнулся к крестику у девушки на шее, потом остановился на ее глазах.

– Мне жаль. Может, можно его как-то вернуть?

Руби покачала головой:

– Я не знаю даже, с чего можно было бы начать поиски.

Взгляд мистера Бартона облегчил боль в ее сердце, и девушка ощутила, как тяжесть этого воспоминания: злость матери, гнев и чувство утраты – растворяется.