Декабристы и Франция

[Раньше я следовал жизни, усеянной цветами;
угасающий день сменялся другим, еще более чудным;
Лиза, прекрасная без прикрас, Лиза, прекрасная в своей любви,
была истинным украшением Вселенной.
Я же пребывал в объятиях величественной природы].

За идиллией следует трагедия – любовная измена. Барятинский снова рисует картину несчастной любви с ее мыслями о смерти, но в ином плане. На этот раз месть приобретает вполне реальный кровавый характер, так как направлена она уже на счастливого соперника, и обида должна быть оплачена кровью, а не слезами:

Il faut à mon affront du sang et non des pleurs.

[Мое оскорбление требует крови, а не слез.]

Но убить соперника означало бы разбить жизнь своей возлюбленной. Герой уже не думает, о том что героиня все еще его любит. Понимание того, что ее сердце принадлежит другому, заставляет его отказаться от мести:

Frappant son traitre cœur je briserai le tien…
Que dis-je, insensé?

[Пронзив его предательское сердце, я разбил бы твое…
Что я говорю, безумец?]

Воспоминание о былом счастье и уверенность в его невозвратимое™ приводят героя к мысли о собственной смерти, а автора – соответственно к романтическим клише о земном одиночестве, изгнанничестве и кладбищенской лексике:

Sur la terre exilé, ma patrie est la tombe.

[Изгнанник на земле, отечество мое – могила.]

Элегия обрывается, но жизнь продолжается. Эпилог отношений героя и его возлюбленной приводится в послании.

Умирает не герой, а героиня, предварительно оттолкнув от себя соперника и бросившись к ногам героя. Но не раскаяние, а смерть героини примиряет героя с ней.

J’éteignis sur sa tombe une haine implacable,
Je la revis charmante et l’oubliai coupable.
Elle seule, autrefois, sut embellir mes jours,
La tombe avec sa cendre enferma mes amours.

[На ее могиле угасла моя лютая ненависть,
я снова увидел ее прелестной и забыл ее вину.
Только она одна могла украсить мою жизнь,
в могиле с ее прахом покоится моя любовь.]

Завершается элегия, завершается история сердца, завершается жизнь. Все сливается в эмблематической картине, подводящей итог стихотворению. Старый кормчий на утесе, омываемом морем, созерцает небо и морскую пену, воображая себя среди волн. Смысл очевиден: море – жизнь, кормчий – герой, плывущий по жизни, воображение – это воспоминание, согревающее душу и продлевающее на какое-то время жизнь героя.

Стихотворение Барятинского наполнено литературными штампами, взятыми из французской элегии XVIII в.: любовные страдания, жалобы на предмет любви, сильные страсти – все это передается через напряженную образно-лексическую систему. Вместе с тем, как и во французской элегии, здесь ощущается связь с рационалистической культурой XVIII в., проявляющаяся в строгости александрийского стиха, в точности формулировок, в смысловых контрастах и параллелизмах: Le gout les condamna; le cœur les a sauvés [Вкус их осудил, сердце их спасло]; Sur та haine qui meurt son supplice commence [Моя умирающая ненависть порождает ее муки]; Le remords corrompt tout, il est incorruptible; \ \ Sa victime est le cœur, le temps son aliment [Угрызения совести всепоглощающи, но сама совесть неподкупна; Их жертва – сердце, их пища – время]; Ah! si je t'aimais moins, que je te haïrais! [Ах! если бы я тебя любил меньше, как бы я тебя ненавидел!] и т. д.