Дела семейные

Кресло Наримана вывезли в коридор и поставили к ближайшей скамье у окна.

– Трудно поверить в такое невезение, – начал Джал, – этой ночью…

– Прорвало большую цистерну на крыше, и у нас обвалился потолок, – перебила его Куми.

Она рассказала, как они с Джалом проснулись от грохота и как на них сверху начали падать куски штукатурки, – это и спасло их, потому что они успели выскочить, прежде чем начал рушиться потолок.

– Там были обломки величиной с футбольный мяч, не меньше. Клянусь тебе, папа, тебя Бог бережет. Если бы ты спал в своей постели, тебя просто могло бы убить таким обломком. Я уж подумала, что, может быть, Бог допустил и перелом твой, и переезд в «Приятную виллу», чтобы уберечь тебя от худшего.

– На счастье, воды было не очень много, – вмещался Джал, встревоженный тем, что Богу отводится роль помощника в их коварном спектакле, – видимо, цистерна была неполной.

– Мы перешли в мамину комнату, – заторопилась Куми, – она не пострадала. Единственное безопасное место в квартире.

– Странно, – заметил Нариман, – она же рядом с твоей.

– Кто его знает, – сказал Джал, – возможно, у нас крыша с наклоном и вода в ту сторону не потекла. Или потолок в маминой комнате оказался прочнее.

– Пути Господни неисповедимы, – провозгласила Куми.

Нариман сказал, что не видит смысла тратить время на теологические дискуссии – надо ехать домой и приводить квартиру в порядок. Лично его не волнуют испорченные потолки.

Мысль была дружно объявлена абсурдной: никто не знает, что там произошло, а вдруг что-то еще обвалится. Джал и Куми – здоровые люди и могут убежать при первых признаках обвала, а папа что будет делать?

– Я готов рискнуть, – сказал Нариман.

В конце концов Роксана убедила отца вернуться к ним – еще на несколько дней, пока не разберутся с состоянием квартиры. Куми пообещала прислать папину пенсию, чтобы помочь с расходами.

– Я не хочу доставлять вам с Йезадом новые хлопоты, – противился Нариман.

– Какие глупости, папа, это же не твоя вина, – возразила Роксана.

– Воля Бога не может быть ничьей виной, – сказала Куми.

Джал покатил кресло в выходу, а Нариман отметил про себя, что у Куми появляется дурная привычка обременять Бога слишком уж большой ответственностью…

«Что не хорошо ни для Бога, ни для нас».

* * *

Йезад не проявил никаких эмоций, услышав вечером про обвалившийся потолок. Было у него подозрение, что Джал и Куми не заберут чифа домой в тот день.

Роксана запротестовала – не виноваты же они, что прорвало цистерну.

– Куми сказала: воля Бога.

– Конечно, и Бог действует ей на руку, так? Значит, не зря она все бегает в храм огня и дает Богу взятки сандаловыми курениями. Может, и я мог бы повлиять, если бы почаще в храм ходил…

– Как было бы хорошо, – с чувством сказала Роксана, – и детей бы водил, подношения бы делали…

– Да пошутил я, – оборвал ее Йезад.

У Роксаны вытянулось лицо.

Они помогли Нариману встать, помогли ему установить костыли, и с помощью Йезада он сделал первые шаги. Медленно одолев расстояние фута в четыре от дивана до кресла, Нариман опустился в кресло и перевел дух.

Дети захлопали в ладоши.

– Маленький шажок для дедушкиной ноги – большой скачок для дедушки! – откомментировал Мурад.

– Совершенно верно, – выдохнул Нариман.

– Ну и как, чиф?

– Нормально.

– Больно? – спросила Роксана, заметив страдальческое выражение на лице отца.

– Чуть-чуть. Но иначе и быть не могло.

Нариман сидел в кресле до самого обеда, тогда кресло придвинули к столу, чтобы он мог поесть вместе со всеми.

В честь первых шагов Наримана Роксана приготовила дхандар-патио – к сожалению, без рыбы. За пару мелких помфретов торговец запросил сто тридцать рупий. Девяносто она дала бы, сэкономив на чем-то другом, но сто тридцать… А мошенник уперся: с чего это он будет уступать, свежая рыба, народ берет ее, не торгуясь, да что тут толковать, нынче в Бомбее у людей полно дурных денег! Вот и пришлось делать рыбное блюдо без рыбы – бедный получается праздник.

– Я смотрю, Роксана, ты никогда не пользуешься бабушкиной посудой, которую я тебе на свадьбу подарил, – сказал Нариман.

– Конечно, не пользуюсь, папа, такая дорогая посуда, старинная, хрупкая.

– Разве это резон, чтобы держать ее в буфете? Я тоже стар и хрупок, Джал и Куми хотели и меня держать под замком. Так жить нельзя. Надо пользоваться этой посудой.

– Я же никогда не смогу восстановить дорогой сервиз, если что-то разобьется, верно?

– Люди тоже разбиваются, и это тоже невосстановимо. Неужели посуда ценнее человека? Остается только радоваться воспоминаниям.

– Слова философа. Объясните ей это, чиф!

– Не поощряй папу. Зачем говорить такие вещи, когда мы отмечаем его выздоровление? Это не к добру.

– Отчего же не к добру? – мягко возразил Нариман. – Есть только один способ одолеть скорбь жизни – смех и радость. Достань красивую посуду, переоденься понарядней – не надо ничего беречь, нет смысла. Где хрустальная ваза и чаша с розами с твоей свадьбы? Где фарфоровая пастушка с ягненком? Выставь все, Роксана, и наслаждайся красивыми вещами.

– Какие глупости, папа. Это как на твоем дне рождения – когда ты заставил Куми делать двойную работу!