Делегат грядущего

— Мне фельдшер докладывал, что вы целые сутки от головной боли мучились. Уж такая вещь опиум. Словно куски железа в мозгу плавали, верно?.. Ну что же, опять молчать будете?

— Что тебе моя голова? Спрашивай, раз тебе нужно!

— Вы в прошлом году или в этом с Шафи познакомились?

Шафи внезапно сорвался со стула:

— Совсем незнакомы. Ведь я сказал, товарищ начальник!

Арефьев рассерженно хлопнул рукой по столу:

— Вас не спрашивают. Если вы будете отвечать, когда не к вам обращаются, мне придется отправить вас в камеру.

— Ай, ай… Извините. Честное слово, товарищ начальник, — испуганно заюлил Шафи. — Думал, вы меня спросили.

— Ладно. Молчите… Османов, отвечайте, когда именно познакомились вы с Шафи?

— Первый раз был, когда взяли меня, — медленно, глядя на Шафи, произнес Османов.

— Сядьте к нему спиной… Вот так… Вы знали, что в кишлак придут тракторы?

Османов молчал. Шафи задергал пальцами бороду, напряженно глядя на его спину.

— Ну, будете отвечать?

— Ничего я не знал.

— Та-ак… Хорошо. — Арефьев записал ответ на листке бумаги. — А может быть, все-таки знали?

— Сказал нет — значит нет!

— И ни о чем с ним по поводу тракторов не говорили?

— Не говорил.

— А какие-нибудь бумаги, из тех, что у вас были с собой, показывали ему?

— Не показывал.

Шафи опять приподнялся со стула:

— Товарищ начальник, он, честное слово, врет!

— Молчите, Шафи, — с угрозою в голосе обрезал Арефьев. — Забыли, что сказано вам?.. Как же вы, Османов, к незнакомому человеку напросились ночевать да еще решились у него курить опиум? Или, может быть, Шафи опиум вам и дал?

— Не давал.

— Откуда же вы его взяли?

Османов медлил с ответом.

— Ну?

Османов внезапно поднялся и, ударив стулом об пол, фыркнул раздраженно и злобно:

— Что допытываешь меня? Курил, и все тут. Мое дело. Мой опиум. Откуда взял — не скажу. Держи в тюрьме, если надо тебе. Ничего не скажу.

Арефьев надавил кнопку звонка. Вошел красноармеец.

— Уведите его!

Красноармеец вывел Османова. Арефьев внимательно поглядел на Шафи, у которого явственно дрожали губы, и сказал ему утомленным голосом:

— Кто же из вас мне врет?

Шафи живо подхватил:

— Он врет, товарищ начальник! Османов все врет! Наверно, он очень плохой человек. Хороший человек разве курит опиум?

Арефьев хотел задать еще какой-то вопрос, но передумал и врастяжку сказал Шафи:

— Вот что… Сейчас вы пойдете домой. Подпишитесь здесь, что никуда из кишлака выезжать не будете без моего разрешения. Понятно?

— Хорошо, понятно! — радостно воскликнул Шафи, беря в руки поданный ему листок.

Внимательно прочитал, вывел крупной латиницей свою подпись и протяжно, облегченно вздохнул.

Глава четырнадцатая БЮРО РАЙКОМА

Бюро райкома заседало уже часа два. Члены бюро — Хурам, Леонов, Баймутдинов, Винников и Арефьев — сидели вокруг стола в кабинете Леонова. За окном, по шоссе шли дехкане, гоня перед собой баранов и нагруженных товарами ишаков. В этот день в Румдаре был базар. Клубы поднятой пыли, завиваясь, залетали в окно, но никто в кабинете не обращал внимания на них.

Члены бюро обсуждали работу, проделанную в районе за последние две шестидневки, — в прошлую шестидневку заседание бюро не состоялось. Все разговоры были о хлопке — в районе шла посевная. В верхних кишлаках она только начиналась, в нижних ее заканчивали. Это зависело от климата, различного в горных и долинных частях района.

Основным вопросом в повестке дня значился доклад Винникова о работе МТС. Винников уже замучил присутствующих роем трескучих цифр, а сейчас сидел бледный и растерянный, потому что Хурам, умевший видеть за цифрами суть человеческих отношений, повернул этот рой против него:

— Объективная причина — два агронома вместо пяти? Чем ты виноват? А хотя бы тем, что их и было пять у тебя, да трое из них разбежались. Почему от тебя ушли Нестеренко, Калужнин, Джерих? Значит, не сумел нормальных условий работы для них создать.

— Неверно это, — защищался Винников. — Нестеренко был трепачом, как оперативник никуда не годился. Я его сам отправил. Калужнин гнался за длинным рублем…

— А Джерих? Отличный работник.

— Джерих хотел работать с братом и не желал иначе. Я шел ему на уступки, но он…

— Он национал, а товарищ Винников — русский, — многозначительно вставил Баймутдинов.

Хурам живо обернулся к нему, но Баймутдинов, завалившись локтем на стол и подперев ладонью затылок, равнодушно смотрел в окно. Хурам, решив не задерживаться на брошенном вскользь намеке, продолжал:

— Допустим даже, ушли не по твоей вине. А новых ты к посевной не мог обеспечить?

— Искал. Приехал один, нюхнул воздуху, повернулся, уехал.

— Потому что воздух у тебя затхлый. Заинтересовать не умеешь. Возьмем хотя бы питание. Хоть ты по моим настояниям столовку и организовал, но обеды в ней дрянь. Пригородное хозяйство и животноводческая база до сих пор еще на бумаге. А промтовары у тебя в распределителе есть? А зарплату ты не задерживаешь? Кого винить в этом? А сельхозинвентарь готов?

Винников вдруг взбеленился: