DELETED

Следующую пару часов мы со Стасей провели вдвоём. Я лежала на полу на спине, уткнувшись макушкой в её бедро, и когда я закрывала глаза, начинался парад видений. Объекты срастались друг с другом, и я видела причудливые гибриды: у вертолёта вместо несущего винта вращались лосиные рога, окна дома зарастали радужной плёнкой, словно вместо стёкол в них вставили городские лужи. Всё, что я видела, я описывала Стасе, и она предсказывала дальнейшую метаморфозу, иногда угадывая, иногда нет. Потом она читала мне свои любимые стихи, и они проносились перед моими закрытыми глазами, словно стадо оленей с человеческими лицами. На бегу они на мгновения поворачивали головы и пристально смотрели на меня. Я рассказывала ей о том, что вижу, и у меня было чувство, что мы вместе путешествуем по некому зазеркалью, доступному только нам двоим.

Я пришла в себя, когда ребята в куртках, уличных ботинках и ореоле ночного мартовского холода шумно ввалились в комнату и объявили, что собираются ложиться спать. Я не заметила, как они уходили, не помнила, звали они нас с собой или нет.

Мы со Стасей ещё постояли на лестнице, приникнув друг к другу плечами. За окном начинало светать — темнота стала синей и не такой густой. Казалось, тихий утренний свет отыскал крохотную трещину в небе. Стася положила голову мне на плечо.

— Слышишь, как тихо? Потому что у птиц пересменка.

— Кофе пьют?

— Неееет, — сонно протянула она. — Ночные уже уснули, а утренние ещё спят. Такая короткая птичья пауза.

И буквально пару минут спустя подала голос первая заспанная птица. Она дала осторожную короткую трель, словно проверяя, не изменилось ли что-нибудь за ночь, не стала ли она каким-нибудь другим животным.

И словно отвечая на птичью реплику, у Стаси тренькнул телефон: сообщил, что подъехало такси…

В тусклом серо-синем свете я с воровской осторожностью отперла дверь в свою общежитскую комнату и прокралась в постель, стараясь не разбудить соседку.

В следующий раз я увидела Стасю только спустя неделю. Она вяло улыбнулась и помахала мне — мы стояли в разных частях двора. А потом отвернулась и продолжила разговаривать с какими-то ребятами, которые стояли с ней рядом.

Я часто думала, что нужно было на утро после той пьянки написать ей «ВКонтакте», спросить, как она себя чувствует. Нужно было позвать её куда-нибудь. Нужно было сделать несколько шагов через двор и поговорить. Но ведь могло оказаться, что наше мимолётное путешествие невозможно повторить, что это волшебное чувство единения возникает только под действием травы, что трезвыми и неукуренными вместе нам будет скучно. Выяснится, что я не люблю стихов, что о большинстве её любимых авторов я никогда не слышала, и вообще у меня дурной вкус. Или что мы относимся к разным категориям людей, и ей никогда не понять моей инертности, смиренного неумения по-настоящему чего-либо желать. Да мало ли вариантов развития событий, которые навалились бы на те несколько необыкновенных, хрупких часов, раздавив их своими грузными телами. Поэтому я ничего не делала. В конце концов, Стася, как человек из первой категории должна знать, что ей нужно. И раз она не проявляла инициативы, значит…

Тем не менее я продолжала наблюдать за ней издали. И даже потом, когда мы закончили институт, её страница «ВКонтакте» по-прежнему была у меня в закладках, и я примерно раз в месяц заходила на неё.

Я ничуть не удивилась, когда у неё обнаружился уникальный дар, и она стала заниматься бардонавтикой. Наоборот, это ставило всё на свои места: она не могла стать бардонавткой раньше просто потому, что такой профессии ещё не существовало. Она любит стихи. Не исключено, что литературные знания пригодились ей на её работе… В конце концов, в фольклоре и литературе так много всего можно найти о смерти и загробных мирах…

Да, я не удивилась, но стала завидовать ей с удвоенной силой. Я тогда работала редактором-корректором в компании, занимающейся разработкой программного обеспечения. Вычитывала переводы нормативно-технической документации, редактировала научно-технические тексты, помогала делать корпоративный портал. Такой человек как Стася уснул бы, наверное, просто читая список моих должностных обязанностей.

А я каждый день по восемь часов сутулилась перед экраном с мелкими чёрными буквами, портя себе зрение и зарабатывая все известные виды сколиоза. Иногда казалось, что буквы — это сор, россыпь засохшей грязи, и хотелось смести их с экрана веником и ссыпать в мусорную корзину с траурным чёрным мешком, что стояла у меня под рабочим столом. Я полюбила чистую бумагу — плотные белые листы, которые сияли, когда я доставала их из пачки и укладывала в принтер. Они почти идеально отражали свет, они тонко, чудесно светились. Я старалась оттянуть тот момент, когда к их почти безукоризненной поверхности навсегда приклеятся безобразные чёрные закорючки. И прежде чем засунуть стопку в лоток принтера, некоторое время крутила её в руках, ощущая пальцами приятную гладкость и вглядываясь в мерцающую белизну.