DELETED

Это чувство — как будто я из человека превратилась во что-то другое, и эту перемену видят окружающие — только усилилось, когда здоровенный парень, видимо, медбрат, сказал:

— Сейчас мы закатаем вас в ковёр и так увезём!

Он произнёс это полушутливо, весёлым добродушным голосом молодого человека, которого изнутри распирает энергия здоровья и сытости. Эта энергия просто сочилась из его тела, озаряя окружающие предметы и оживляя пространство вокруг.

«На тебе бы пахать, а ты запугиваешь старушенцию, которая и так едва на ногах держится», — подумала я. Но вслух ответила:

— Тогда закатывайте. Потому что по своей воле я никуда не поеду. Видите батарею? — с этими словами я обеими руками вцепилась в радиатор-гармошку, рядом с которым сидела.

— Придётся вам меня вместе с ней закатать. Я её не отпущу. Мне в психушке всё равно долго не протянуть. Мне в нормальную больницу нужно. Так что терять мне нечего — буду брыкаться до последнего. А сил у меня побольше, чем вы, здоровые лбы, думаете.

Эти парни — их было трое — приехали через час после скорой. И хотя они сказали, что они тоже работники неотложки, и их специально вызвали, чтобы доставить меня в больницу, я сразу, как только они вошли, поняла, что это за «братки» в халатах, и о какой больнице идёт речь.

Изначально, на машине скорой помощи приезжали двое: первый, совсем молоденький мальчик, прыщавый, тихий и застенчивый, словно первокурсник, второй постарше и понаглее, от него сильно разило табаком, и в целом он выглядел так, будто вчера хорошо гульнул.

Когда я изложила свою историю и добавила, мол, вот пузырёк, можете взять его на анализ, молодой только испуганно вытаращил глаза, зато гульнувший как будто проникся: стал задавать сочувственным тоном уточняющие вопросы, очень внимательно меня осмотрел, пощупал печень, послушал стетоскопом. Потом сказал, что никогда раньше не сталкивался с подобными случаями и что ему нужно посоветоваться с коллегами.

Пока меня осматривали, Валера сидел на кухне. Старший из медработников несколько раз выбегал туда звонить, осторожно прикрывая за собой дверь, чтобы я не слышала, что он говорит по телефону. Я оставалась в обществе его вялого, скованного напарника. Я расспрашивала его об учебе — он, как выяснилось, был студентом ординатуры, — пыталась с ним шутить, чтобы он хоть немного расслабился. Мальчик отвечал нехотя, и я думала, что от робости — может, это один из его первых выездов, а тут сразу сложный, можно сказать, криминальный случай… Но я всё приставала с вопросами, и он в конце концов стал чуть поразговорчивей, но напряжённость всё равно сохранилась. Не знал, видно, как вести себя с дурочкой… Знать, плохо он учился в своём медицинском…

Тем временем его похмельный коллега не только договорился с психиатрической помощью, но, видимо, и провёл работу с Валерой, который продолжал торчать на кухне. И когда приехали братки в халатах, Валера не только не бросился на мою защиту, но и начал уговаривать меня не сопротивляться и послушаться их, ведь они профессионалы, знают, мол, что делают, и цель их — мне помочь. Речь эта из уст Валеры, который прежде не мог и минуты удержаться от словечек из подросткового сленга, звучала инородно, и было ясно, что он просто повторяет чужие слова.

— Ну собирайтесь, поедем, — по-хозяйски заявили двухметровые ребятки.

Они говорили таким тоном, как будто я была шкафом или столом — ненужной хламиной, — а они грузчиками, которых вызвали, чтобы отвезти на свалку старую рухлядь.

Я ответила, что прекрасно знаю, кто они и откуда, и что незачем заливать мне про скорую помощь. Сказала, что ехать я отказываюсь и прошу их поскорее уйти. Вот тогда они и пообещали закатать меня в ковёр, как кавказскую пленницу. А я решила слиться с батареей, в надежде, что теперь, когда люди отказали мне в понимании, сочувствии и помощи, хотя бы вещи меня пожалеют и защитят. Тянущаяся от «гармошки» коричневая труба была не обжигающей, как зимой, а по-человечески теплой, и, схватившись за неё, я действительно почувствовала себя лучше, словно это было чьё-то тонкое запястье.

Я чувствовала горечь во рту. Может, это было симптомом физической болезни, может, из-за обиды, не знаю. Но сильнее, чем поступок Маргариты, меня жгла мысль о том, что подруга, с которой мы были знакомы больше тридцати лет, посчитала, что получить несколько купюр, продав шампуни и помады, важнее, чем моё спасение. И, наконец, эти медработники… Мне казалось, что даже ветеринары обходятся со своими пациентами бережнее…

Нет, не то чтобы я привыкла ко всеобщему уважению. Я работала, чтобы подкопить денег, на всём экономила, донашивала старую одежду, которую когда-то, ещё до переезда в Питер, купила на провинциальном городском рынке. Пуховик и вовсе был Танечкин — молодёжного розового цвета, который, к счастью, немного выцвел и побледнел от стирок. Да и работа кондуктором, как вы понимаете, не из престижных…