Делион. По следам древней печати

Флавиан был удивлен, что за все это время, на него не упало ни одного птичьего помета, хотя казалось бы, что практически вся навозная улица была покрыта белесыми засохшими пятнами. Пастух задрал голову вверх, увидев, просто неописуемые словами красоту и стремление природы к совершенству. Сетьюду нравилось пасти овец потому, как он оставался один на один с сущей матерью, которая воплощалась в зеленом травном покрове, блеющих овцах, белоснежных кудрявых облаках, красивых и аккуратных, как спелые груди молодых девушек, холмами, густой растительности — все это создавало единение Флавиана с природой, и он понимал, что весь мир стремится к совершенству. Так и здесь, он заметил, что тысячи воронов разбивались на десятки, а может быть даже на сотни стай и образовывали своими пернатыми телами различные пируэты в виде клина, воронки или плывущего темного облака. Но здесь красоты природы заменялись чудовищным уродством человеческой цивилизации. Человек настолько стремился обуздать природу, оседлать ее законы и заставить ее работать на себя, что начал калечить и изувечивать первозданные красоты.

Галарий увидел флигель постоялого двора, о котором говорил Жирак и решил свернуть в улочку, сократив через нее путь. Внезапно, на Флавиана нахлынуло странное чувство обреченности и скованности. Расстояние между двумя домами было столь мало, что здесь с трудом могли разойтись два человека. Сетьюд вспомнил, как он шел через подобные дома в Диньере, когда стражники вели его на эшафот. Тот момент останется огромным отпечатком судьбы, выедающим дыру в его душе. Казалось, что как только он выйдет из улочки, на него с верхних окон снова начнут сыпаться оскорбления и порицания.

Страж несколько раз, едва заметно, оборачивал свою голову, по началу Флавиан думал, что он смотрит, идет ли за ним пастух или нет. Но крепко сложенный Галарий, помимо прочего, был почти на полторы головы выше юнца и его взгляд всегда проскальзывал по макушке северянина.

— Сейчас в постоялый двор, а куда отправимся потом? — поинтересовался Флавиан, которому не терпелось встретиться со своим старым другом.

Ему хотелось поговорить с Аргием о том, что с ними приключилось, какие беды они превозмогли, с какими страхами они сталкивались вместе, а с какими по отдельности. Флавиан хотел рассказать Аргию все то, что он пережил за последнее время, поговорить о тех легендах, о которых они часто вели беседы, которые воплотились в реальную настающую жизнь. Павшие, Тьма, болотники, орден стражей… Но что-то прижгло сердце Флавиана и он понимал, что ему будет стыдно поведать своему товарищу о позорных избиениях и плене в казематах инквизиции. Шрамы на его спине по-прежнему болели, а на руках навсегда остался бледный отпечаток от кандалов, коими он был прикован к сырой темничной стене. Теперь это стало его "украшением" на всю жизнь, памятью о том, насколько может быть злобен человек.

— Посмотрим, — как всегда скупо ответил страж.

Флавиан следовал за ним по закоулкам, стараясь преодолеть свой собственный страх. Юный северянин не смотрел по сторонам, а упершись своим взглядом в плащ Галария, разглядывал колесо богов с двенадцатью спицами. У него было трудное и довольно невнятное отношение к религии, с одной стороны Флавиан видел в природе божественное начало — грамотный порядок мироустройства, взаимодействие разных существ друг с другом, уравновешивание жертвы и хищника. С другой стороны, прочитав много книг, подаренных дядей, он видел на их пропахлых древесиной страницах жестокость и убийства даже среди великих людей, разврат церковных иерархов, геноциды, многочисленные убийства и у юного пастуха в голове возникал когнитивный диссонанс. Как может сосуществовать божественный и грамотный порядок с хаосом и смертными грехами? Дополняют ли он друг друга, или входят в яростное столкновение, как Свет и Тьма? Но дядя, часто повторял, что Тьма есть ничто иное, как отсутствие Света. Но в это трудно было поверить юному пастуху, который относился ко всему с предвзятым недоверием и скепсисом. А что если это Тьма первозданна и Свет нарушил ее покой? Где же пребывают те боги, перед ликом которых совершаются эти злостные мерзости?

— Кажется, Жирак говорил именно об этом постоялом дворе? — задал вопрос Флавиан.

Ему жутко хотелось спать. Усталость будто давила ему на плечи, и он с удовольствием бы почтил мягкую постель своим присутствием, погрузившись в сон, несмотря даже на то, что ему почти каждую ночь снятся кошмары.

Улица, на которую вышли путники была намного меньше навозной, здесь было не так людно, но дорога здесь была более грязной — лужи, песок, навоз и помет перемешались во что-то липкое и грязное. На здание, где продолжал, словно водоворот, вращаться флигель, над самой дверью висела выцветавшая и поржавевшая табличка, на который грубыми мазками был нарисован серый волк, прилегший отдохнуть.

«Уставший волк», — Флавиан разгадал это немудренную и простую загадку вывески.