Дело Белки

Исаака Ильича Левитана, а также этикетки водки «Пшеничная». Простирающиеся вдаль поля. Темная полоска леса на горизонте. Желтая проселочная дорога – мечта танкиста. И дежурная речка у подножия холма, служившего мне обзорной площадкой. Слов нет, вид был во всех смыслах захватывающий и заодно лишний раз подтверждающий старую мысль о том, что Россия, как и все большое, лучше видится на расстоянии. Тем более, что на большую часть вещей находящихся вблизи у нас зачастую смотреть довольно тошно. И в этом я очередной раз убедился, когда перевел взгляд с пасторальных красот на саму деревню, в которую оказался заброшен, благодаря Перуну. Собственно, деревней это скопление полуразрушенных деревянных строений можно было назвать с большой натяжкой. Все вокруг пребывало в таком запустении, что оставалось лишь пожалеть о том, что исконные обитатели этих мест не строили свои жилища из мрамора или на худой конец белого известняка. Тогда бы этому убожеству можно было бы хотя бы присвоить статус античных руин и передать их под опеку ЮНЕСКО с последующим прицелом на развитие в этих местах международного туризма. Увы, столь ценную идею подавать было уже некому. Нигде в пределах видимости невооруженным глазом я не смог заметить ни единого жителя, если не считать робко мнущегося за моей спиной мечтающего о магарыче мужичка. Даже Дмитрия и Василисы след простыл. Не говоря уж о Бабе Яге с Ханом, которые, Перун знает, куда подевались во время нашего полета. Таким образом, мне не оставалось ничего другого, как вернутся к переговорам с ушлым охотником до чужих ювелирных изделий.

– Так говоришь, тебе полагается пузырь? – поинтересовался я, поворачиваясь к мужичку, чем вызвал на его лице неподдельно искреннюю, по-настоящему дружелюбную улыбку. – Ну, что ж… Пошли покупать!

– Ну, то-то! Вот так бы и раньше! – заявил удивительный абориген и, вытянув мне навстречу заскорузлую шершавую пятерню, представился. – Разбойник!

– Лев! – ответил я, пожимая его оказавшуюся неожиданно сильной руку. – А Разбойник это что – Фамилия?

– Не! – радостно отозвался мужичок. – Прозвище. Фамилия – Соловей. Не знаю, то ли это я за время выпавших на мою долю приключений научился владеть своей мимикой, то ли мой собеседник очень торопился получить свою выпивку, во всяком случае, он не увидел ничего странного в моей реакции на его легендарное имя. Я же сам был весьма шокирован. Но не тем, что мне опять повстречался знаменитый былинный персонаж, а скорее его, прямо скажем, невзрачной внешностью и весьма сомнительным поведением, которое больше подошло бы мелкому жулику, нежели прославленной исторической личности, сгубившей в свое время кучу народу. Тем не менее, решив принимать вещи такими, какие они есть, я без лишних разговоров последовал за Соловьем и через минуту оказался на центральной деревенской улице. Здесь мой проводник остановился и, заговорщицки подмигнув, предупредил:

– Ну, зёма, затыкай уши. Буду народ будить! Не могу сказать, что я сразу понял, что он задумал. Однако было в тоне Соловья что-то такое, что я решил его послушаться. И нисколько об этом не пожалел, потому что стоило мне засунуть указательные пальцы в оба уха, как Разбойник начал вбирать в легкие воздух. Делал он это очень артистично и, я бы сказал, с душой, а также с невероятной мощью, которой мог бы позавидовать любой из хваленых импортных пылесосов. Не прошло и минуты как, всосав невесть сколько литров свежего деревенского воздуха и пяток оказавшихся поблизости мух, Соловей превратил себя в туго надутый воздушный шар, покачивающийся на непропорционально тонких кривоватых ногах. Покончив с самонакачиванием, он поднес к губам два грязных пальца, сунул их в рот и засвистел.

Когда-то давно я видел по телевизору рекламный ролик одного прибора. В нем некий мужик в очках и белом халате, которые должны были придать ему сходство с ученым, рассказывал, что рекламируемое приспособление является новейшей разработкой отечественной оборонки, призванным посредством ультразвука навсегда избавить россиян от мышей, крыс, тараканов и прочей бытовой нечисти. Дескать, стоит прибору включиться, как все они бросятся из домов не хуже, чем жители Помпеи в день извержения Везувия. Так вот, когда Соловей засвистел, я живо представил его тем самым прибором, а себя почувствовал несчастной крысой, которой очень хочется броситься, но, к сожалению, некуда.