Дело Дантона. Сценическая хроника.

ФУКЬЕ. А вот с Робеспьером нам придется объясняться, н-нда! (Подражает ему.) Лишите его слова! (Разражается нервным смехом.) Ха-ха! А ну-ка лиши слова молнии, когда они начнут сверкать! Лиши слова спущенную свору, когда она поднимет вой! Лиши, попробуй!

ЭРМАН (мрачно и тихо). Это только начало, Фукье… скоро мы столкнемся кое с чем похуже.

ФУКЬЕ. Черт знает что такое, а не ремесло!..

…..

КАРТИНА 4

Приемная канцелярии в Консьержери; округлый зал ниже уровня земли, чрезвычайно мрачного вида. В глубине лестница, ведущая во двор, вверх. Вход в канцелярию слева. Оконные проемы под потолком. Все в целом смотрится примерно так, как это изобразил Мюллер на знаменитой картине «Apel des dernières victimes de la Terreur»[68], висящей в Лувре. У стен солдаты; палач Сансон, элегантный, скромный, серьезный господин, с четырьмя помощниками; четверо парикмахеров. Перерыв в разгар приготовлений: затаив дыхание, все прислушиваются к последнему выступлению Дантона за сценой.

ГОЛОС ПИСАРЯ. …и причастных к обоим заговорам про…

ГОЛОС ДАНТОНА. Ну и подавись своим приговором! Бандиты! Даже не посмели сказать мне в глаза!..

ГОЛОС ПИСАРЯ. …против безопасности Республики…

ГОЛОС ДАНТОНА. Республики! Сборища трусливых мерзавцев, которые боятся, как бы их преступления не оказались сопряжены с каким-нибудь риском!

ГОЛОС ПИСАРЯ. …к смерти через отсечение головы.

ГОЛОС ДАНТОНА. Безмозглая сволочь! Только потомки вправе меня… (Врывается. Видит оцепление. Несколько секунд внутреннего колебания. Осмотревшись, доканчивает рассеянно, трезво – разительный контраст.) …судить. (Парикмахер указывает ему на стул.) А-а. (Садится, срывает с себя воротник, подает знак через плечо.) Давай.

Вслед за ним вводят Вестермана, Делакруа, Филиппо. Вестерман мрачен и разъярен, Делакруа ужасно не по себе. Пауза. Всем одновременно остригают волосы на затылке.

ДАНТОН (начинает негромко, в тишине). Я ухожу. И оставляю по себе ужасный хаос. О порядке никто из них и понятия не имеет. Робеспьер! Его Комитет!.. Боги!! Без меня все развалится за три дня. Они увязнут в терроре по самые уши, это единственный метод дураков. Хо-хо! Теперь они начнут казнить десятками, потом – серийно. Весь Конвент пойдет под нож.

ПАРИКМАХЕР (не в своей тарелке). Гражданин… я ведь пораню вас.

ДАНТОН. Начнешь работу… (Показывает через плечо на Сансона, который опускает глаза.) …вон того господина, а? Ха-ха! Недурно! Неблагодарный народ вскоре поймет, что во мне утратил. Но отчаяние и раскаяние придут слишком поздно. Сегодня Революция покрыла себя позором на веки вечные. Меня убивают, а у меня лицо горит со стыда за убийц. И это называется Трибунал!

ВЕСТЕРМАН. Ты помогал учредить его, Дантон.

ДАНТОН (утратив всякую меру). Помогал?! Разве я помогал кому-то – или, верней, разве мне помогали – нести на этих двух плечах, по отвесному краю пропасти, Францию, беснующуюся в корчах перерождения?! Все, чего достигла Революция, все, что она создала, – это дело моих рук. Но тропинкой, которую проложил я… воспользовался коварный вор. Это он украл у меня мои дела одно за другим, чтобы заменить их бедствиями для человечества. Из-за него…

ФИЛИППО. Бесполезно, Дантон. Собственного страха не перекричишь.

ДАНТОН (застигнутый врасплох, почти в ужасе). Страха?!.

ФИЛИППО. Да, страха. Вы уже еле-еле хрипите, досадно слушать. Однако замолчать вы не смеете ни на мгновение. О, как вы дрожите… ладони холодные и влажные, гм? – а лицо будто из глины…

ДАНТОН (у которого перехватило дыхание). Не смейте…

ФИЛИППО. О, утешьтесь: я тоже. Я-то полагал, что уже превозмог в себе животное, которое любой ценой хочет жить. Куда там. Внутри у меня все так и корчится. Что поделаешь, взгляд смерти невозможно выдержать спокойно. Лучше не прикидываться.