Дело Дантона. Сценическая хроника.

ЭРО. Я тоже это слышал! Милостивый же у нас господин, братья мои болваны. Девять из нас остались бы сиротами на этом недостойном свете, кабы не его забота о нас.

Нотки ненависти усиливаются.

ФИЛИППО (опершись о стену в глубине). Оставьте его. Каждый из нас защищается как может от осознания, что он, как и миллионы до него и после него, испортил все дело и вычеркнут из списка.

Воцаряется гробовая тишина.

ЭРО (внезапно, разразившись горьким смехом). Но защищаться от него уже недолго!..

ВЕСТЕРМАН (мрачно). Да, твоя правда. Я-то знаю – потому что тоже все испортил. Я дал маху один-единственный раз: во время путча Венсана. Дал гражданскому задурить себе голову. А ведь это как раз и был великий момент в моей жизни. Я его упустил.

ЭРО. Э, Вестерман. Ты не знаешь, каково это – упустить свою жизнь. Но я-то! Я, созданный для того, чтобы украшать собой изысканные салоны, позволил навязать себе роль фанатика! Я безо всякой своей вины лишился чести и жизни, ни за что ни про что выставив себя на посмешище ради дела, которое ровным счетом ничего для меня не значило! Ах, до чего же бессмысленно – бессмысленно – бессмысленно подобное поражение.

Все трое встают.

ДЕЛАКРУА. Не одного тебя течением унесло в абсурд, Эро. Я, мягко говоря, бандит по натуре, но не посмел податься ни в развеселую разбойную солдатню, как Вестерман (который явно не оценил комплимента, судя по выражению его лица), ни в биржевые хищники, как Бац и Бойд. Нет, я благоговейно трубил о спасении Отечества, как все. Лишь в свободные минутки, когда выдавалась такая оказия, мне подчас случалось что-нибудь свистнуть – да еще дал себя поймать!

ФИЛИППО (со своего рода восхищением, в бесконечность). И все же подумать только, что такие люди… ответственны за развитие целых государств.

ФАБР (задумчиво). После меня останутся названия месяцев[69] и несколько комедий – немного, но хоть что-то.

КАМИЛЛ (пока ему связывают руки). А после меня – после моего таланта, величайшего в сегодняшней Франции, – что останется? – бульварная подтирка! (Дантону, стоя над ним, более правдивым тоном, чем обычно.) Ты украл мой талант, украл мою жизнь, но даже не сумел воспользоваться похищенными сокровищами! Из-за тебя я лишился чести, из-за тебя умираю таким молодым, из-за тебя погибает Люсиль, из-за тебя, пустой ты идол, – из-за тебя меня отверг Максим! И какая же выгода от стольких разрушений, хотя бы даже для одного тебя? Никакой! Ноль! Уничтожение, и все! Ты свою подлость и ту загубил.

ДЕЛАКРУА. Ну он сумел-таки изрядно нажиться. Это уже что-нибудь да значит… хотя теперь и ему не лучше. (Постепенно склоняется над неподвижным Дантоном.) И тяжело же давит на желудок попусту растраченная жизнь – жизнь лицемерная, жизнь, прогнившая насквозь, а, Дантон? О, если бы только могло стошнить самим собой!

ДАНТОН (внезапно оправившись среди всех этих издевок). Причитайте, растяпы! Заливайтесь слезами! Мне не о чем жалеть! Я умел сколачивать деньги тысячами – умел и сорить ими, а это сложнее. Я умел славно потискать девушек – и выпить, как мало кто. Теперь я сыт, но это было хорошо. (Протягивает руки помощникам палача.) Баланс Робеспьера будет не таким веселым – когда тот окажется здесь через пару-другую недель!

ЭРО. Браво, Дантон! Держаться! Ничего не признавать, хоть и тошно, хоть душа и воет, точно пес над покойником! Лгать, лгать и лгать до последнего вздоха!

ФАБР. Да уж, поосторожнее с правдой, друзья. Знаете, как следует мыслить в нашем положении? Что прекраснее всего жертва, принесенная иллюзии, бесполезная жертва. Что хорошо носить драгоценность или же отдать ее в общественный фонд, однако воистину прекрасно – швырнуть ее в море. Любая правда сносна в трагических одеяниях, а трагизм – товар дешевый.

ДЕЛАКРУА. Я снял бы перед тобой шляпу, Фабр, если бы у меня еще была шляпа – и руки.

Вводят, будто стадо оглушенных баранов, приговоренных, первоначально сидевших во втором ряду. Затем ставят всех гуськом вдоль стены. Дантон тут же принимает позу.

САНСОН. Все готово. Отправляемся.

Несколько человек теряют сознание. Солдаты поддерживают их.