Дело Дантона. Сценическая хроника.

Сделав шаг, оказывается прямо позади друга. Кладет руки ему на плечи; по мере того, как говорит, наклоняется к нему, расстояние между ними становится все меньше; в конце концов обнимает его одной рукой и почти прижимается к нему боком.

Черт возьми, да встряхнись же ты! Для этих миллионов беспомощных и беззащитных людей – ты единственный! Рядом с этой задачей, Робеспьер, все те абстракции, что доводят тебя до безумия, – ребячество! Да – вслепую! Вслепую, раз нельзя иначе, – лишь бы вперед, Робеспьер! Лишь бы не застой, потому что застой – это разложение! Если наша программа ошибочна, мы ее изменим. В корне. Демократия или единовластие? Максим, но ведь по сути дела это – пустяк! Пусть почва доктрины под тобой дала трещину, но нищета народа – это факт! Народу все равно, на основе каких теорий ты завоюешь для него человеческие права. Или какой строй будет в государстве, если только в нем все наконец-то смогут жить по-человечески! Незачем принимать близко к сердцу приступы сомнения, покуда мы не удовлетворили несомненных потребностей народа.

РОБЕСПЬЕР (крепко стиснутый, медленно поворачивает лицо к лицу друга). Что есть народ, Сен-Жюст?

СЕН-ЖЮСТ (отпускает его, выпрямляется). Что за вопрос? Народ – это восемьдесят пять процентов населения, угнетенные и эксплуатируемые в бесплодных эгоистических целях. Это те, кто вследствие нищеты и слишком тяжелой работы не могут развиться в людей.

РОБЕСПЬЕР. Да. А теперь взгляни на человечество в вертикальном разрезе: это лестница в тысячу ступеней, от крупных банкиров до негритянских рабов на Сан-Доминго. На каждой из этих ступенек, Антуан, стоит угнетатель и эксплуататор низших, сам угнетенный и эксплуатируемый высшими. Попробуй-ка отдели одних от других. (Долгая пауза. Глядя на стол.) Что такое человек? Какие законы природы управляют жизнью общества? Что нужно людям? Действительно ли они созданы для свободы? Что, если нынешние жестокие условия… наиболее подходящие?.. (С внезапной болезненной улыбкой.) Дантон взвыл бы на радостях в своей яме, если бы знал, как хорошо отомстил за себя!..

СЕН-ЖЮСТ. Друг мой! Но это же абсурд! Ведь жажда этой свободы и вера в нее пробудили народ после десяти веков бездействия! Ведь они поддерживают его вот уже четыре года сверхчеловеческого героического напряжения!

РОБЕСПЬЕР (мрачно, опираясь спиной о спинку кровати). И что из этого, дитя мое? Эта жажда, эта вера могут оказаться иллюзией. Они могут привести к хаосу.

СЕН-ЖЮСТ (садится. После продолжительного молчания). Если так должно быть… то надо идти дальше. Будь что будет. Даже тогда стоит умереть за эту веру, стоит навлечь на себя последнее поражение… потому что высшей ценности в мире нет.

РОБЕСПЬЕР (восхищенно глядя на него). Стоит умереть… за ложь!.. Ложь – высшая в мире ценность!!. (Ноги у него подкашиваются. Присаживается на край постели.) Ну знаешь, ты меня доконал.

СЕН-ЖЮСТ (отойдя от стола, расхаживает по комнате). А ты мне сломал хребет. Давай поблагодарим друг друга. Революция губит нас обоих.

РОБЕСПЬЕР (с безумным видом поднимает голову). Но это же невозможно… час назад… (Выпрямляется внезапным рывком, обхватывает лицо руками, сильно сдвигает брови.) Быть может, это все же безумие.

СЕН-ЖЮСТ (через плечо). Это не безумие, это отчаяние. (Оборачивается. Небрежно, однако отчетливо.) Пусти себе пулю в лоб.

Останавливается у окна, бездумно глядя во двор. Робеспьер постепенно опускается на постель, вытягивается.

РОБЕСПЬЕР (внезапно очень спокойно и рассудительно). Верно. Кому теперь какое до меня дело? (Старается осознать следствие этой мысли.) Это значит, что я… свободен… (Пауза. Внезапно, с тоскливым вздохом.) По крайней мере, хоть раз высплюсь, как животное… Антуан!

СЕН-ЖЮСТ (возле окна, хрипло). Что?

РОБЕСПЬЕР. Не буди меня, когда будешь уходить, – я засыпаю. Будь здоров.

СЕН-ЖЮСТ (вдруг недоверчиво оборачивается, потом возвращается в прежнее положение). Ладно.