Дело Корнилова

Итак, политическая борьба, ради которой считалось возможным вытребовать ген. Корнилова, несмотря на то, что «изменившаяся стратегическая обстановка требовала его присутствия в Ставке», как, по словам Савинкова, заявил ему сам Корнилов 9 августа по юзу (это были критические дни Риги). Савинков, понимая всю серьезность этого своего поступка, уверил ген. Корнилова, по словам последнего, что «приглашение в Петербург сделано с ведома Временного Правительства». В своем же собственном показании Савинков говорит следующее: «Я вызвал ген. Корнилова в Петроград в полном убеждении, что действую в полном согласии с А.Ф. Керенским, ибо: 1) 3-го августа ген. Корнилов предупредил, что приедет в Петроград для обсуждения докладной записки, и заявление его не встретило возражений со стороны А.Ф. Керенского, 2) 7-го августа ген. Корнилов телеграфировал о том же А.Ф. Керенскому и возражение не встретил и 3) я доложил 8-го августа А.Ф. Керенскому и возражений не встретил. То обстоятельство, что А.Ф. Керенский послал ген. Корнилову телеграмму, не заставшую уже ген. Корнилова в Ставке, с указанием, что приезд его в Петроград не необходим, мне известно не было». Столь точно доказав обоснованность 3-го – 7–8 августа – своего «убеждения» в том, что действует в полном согласии со мной, Савинков забыл, что сам-то он только 9 августа узнал об отказе ген. Корнилова приехать в Петербург. А то, что Савинкову не была известна моя телеграмма вдогонку за Корниловым, объясняется очень просто; она была послана поздно вечером после того, когда я случайно узнал о самовольном повторном вызове Корнилова и, к сожалению, узнал не от самого Савинкова лично.

Раупах. Это 10-го было?

Керенский. Все это было 10-го, а 11 августа утром ко мне явился Кокошкин с заявлением о том, что сейчас же выйдет в отставку, если не будет сегодня же принята программа ген. Корнилова. С большим напряжением, но мне удалось эту историю потушить.

[Надо только вспомнить то исключительное напряжение политических страстей, под давлением которых собиралось и открывалось Московское Совещание, чтобы понять, какое ошеломляющее впечатление утреннее появление Кокошкина с отставкой произвело на меня, бывшего в самом центре этого давления. Утреннее свидание с Ф.Ф. Кокошкиным 11 августа было одним из самых бурных моих политических столкновений, но сейчас мне радостно вспомнить то страстное горение глубокой любви к родине, которое чувствовалось в тайниках души моего противника, любовь, которая так скоро сожгла Ф.Ф. на мученическом костре; любовь, которая тогда дала нам возможность в конце концов заговорить внепартийно и надпартийно братским языком сыновей одной матери – России»…

Выход группы министров из Врем. Правительства (т. к. за Кокошкиным, вероятно, последовали бы остальные министры: к.-д.) накануне открытия Всероссийского Совещания по основаниям, которые были у Кокошкина, т. е. из-за Корниловских «требований», сделало бы дальнейшее сохранение национального равновесия невозможным. Правительство, однако, слишком хорошо знало о положении страны, чтобы рисковать гибельным опытом «однородной власти», и должно было устранить всякий повод, которым большевики справа могли бы воспользоваться для подготовлявшейся попытки на Московском Совещании создать так называемую сильную власть и во всяком случае отклонить Правительственный курс направо. Конечно, такая попытка сама по себе только жестоко оконфузила бы своих участников. Опасность ее могла быть только в том, что она отбросила бы руководящие демократические круги, в это время честно и искренно шедшие в ногу с Правительством влево. Ведь, я думаю, Московское Совещание доказало, что мечта о том, что народные массы в то время могли бы быть отброшены от Временного Правительства вправо, была вреднейшей утопией, т. к. подобные мечтатели, бессильные что-либо сделать, только раздражали и усиливали недоверие к верхам низов. Тогда, на Московском Совещании, правые утописты были благополучно поставлены на свое место, но никакая действительность не могла их отрезвить, и они продолжали шуметь настолько, чтобы быть в руках левых демагогов удобным орудием для раздражения зверя в массах, который и вырвался, наконец, на свободу!..

Потом, после Московского Совещания, я предложил и уговорил Савинкова не выходить в отставку. Когда в Москве, как казалось, всем стало ясным, что борьба с Врем. Правительством на такой почве невозможна, я решил, что дальше не стоит развивать все последствия (из этой истории с запиской и вызовом Корнилова).

Конечно, решение это, может быть, покажется неправильным, но я не видел в действиях Савинкова злого умысла, а видел только чрезмерное проявление его боевого темперамента. Во всяком случае его уход не предотвратил бы Корниловской попытки, т. к. я убежден, что события 27–29 августа подготовлялись за спиной Савинкова. Из дальнейшего, я думаю, будет видно, что этот мой вывод правилен.