Дело, которое нужно закончить

— Архив был поводом для переговоров с вами, господин Рябов, для чего я вас и пригласил сегодня. Должен сказать, что самое важное, а именно свои мысли, свои предположения, профессор Доброхотов в отчеты не включал, а излагал их в свободной форме во время наших встреч, которые происходили по его инициативе раз в два-три месяца. Он был почти уверен, что в вашем регионе происходит что-то вроде возрождения некоего сообщества, и убеждал, что вскоре изложит уже путь к тому, чтобы общество сделать реальным, возможно, назвать имена…

Рябов снова вспомнил и разговор с Локетко, и рассказ Свешникова, и спросил:

— Вы хотя бы намекнете, что это за сообщество?

— Повторяю, будь у меня хотя бы намеки, я бы к вам и не обращался, — усмехнулся Зенченко. — Но предположениями, которые мне высказывал Доброхотов, конечно, поделюсь…

— И каковы они? — не удержался от вопроса Рябов.

— Сейчас попробую изложить, — согласился Зенченко. — В чем, по-вашему, различие между понятиями «секта» и «партия»?

— Как? — опешил Рябов.

— Неужели из предыдущего рассказа вы не поняли, что без религии, без церкви тут не обойтись? Честно говоря, не ожидал такой реакции от вас, гуманитария, — улыбнулся Зенченко. — Это ведь только в религиозной трактовке секта есть сборище грешников, отвергающих истинное учение, а в обыденности сектой именуют некое сообщество людей, сомкнувшихся на основе каких-то узких интересов. Ну, а «партия» получила свое название от латинского «парс», то есть «часть», и в этом они похожи друг на друга…

— В смысле названий? — все еще недоумевая, спросил Рябов.

— В смысле сути, — ответил Зенченко. — И то и другое понятие включает в себя некое объединение, а объединение предполагает наличие чего-то общего, порождающего единство. Для секты — если уж мы о ней — необходимо наличие какого-то сочинения, которое предполагает новое понимание уже известных истин. Для партии — некой программы, указывающей цель деятельности…

— Ничего не понимаю! — не выдержал Рябов. — При чем тут все эти «секты» и «партии»?

— Я же вам обещал пересказать предположения вашего профессора, вот и пересказываю, а уж вам придется слушать, — возразил Зенченко и улыбнулся. — Мы ведь с Денисом Матвеевичем в чем-то близки, потому что оба, можно сказать, дети Страны Советов, и наши оценки происходящего были схожими.

— Ну ладно, продолжайте, — буркнул Рябов.

— Помню, как мы радовались, когда была принята наша новая конституция, российская. Особенно восхищало, что отныне не будет всеподавляющей, господствующей государственной идеологии! В те времена вполне обычным было, что в разгар дискуссии кто-то вдруг поднимался и говорил о том, что по этому вопросу уже высказался Ленин, или, например, товарищ Брежнев Леонид Ильич, или вовсе есть решение партийного съезда, следовательно, вам, уважаемый коллега, надо заткнуться. Поверьте, что после таких доводов знания, логика рушились на глазах у всех, и человек осознавал полное свое бессилие и в следующий раз уже не лез вперед и свое мнение не озвучивал! Именно это, видимо, и сделало нас с Доброхотовым своего рода единомышленниками…

Зенченко помолчал, потом повернулся к Рябову:

— Наверное, мне надо было об этом сказать с самого начала, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Так вот, первое время после того, как не стало господствующей идеологии, все радовались тому, как милы сделались дискуссии по любому вопросу: ты аргумент — тебе аргумент, и все это на равных, и вы все это обсуждаете публично, не боясь конфликта. Но через несколько лет картина стала меняться и к сегодняшнему времени изменилась уже весьма серьезно!

— Что вы имеете в виду? — спросил Рябов.

Зенченко спросил:

— Чем, по-вашему, то, что мы называем «природой», отличается от того, что верующие называют «Богом»?

— Ну и вопросы у вас… — удивился Рябов.

Зенченко махнул рукой:

— Ну сами смотрите: материалисты говорят, будто все, что окружает нас, зародилось и развивается по законам природы, которые человек все еще пытается осознать и понять, верно? А верующие уверяют, что все создано по Божьему велению, а пытаться проникнуть в замыслы Бога греховно, верно?

Рябов кивнул.

— И в чем тогда разница между ними, между природой и Богом? Чем, вообще, философская концепция, объясняющая мир, отличается от религиозного учения? Ведь любое вероучение объясняет людям, как им следует жить, но при этом нормы только констатирует, но не разъясняет! Но когда, например, врач говорит пациенту, чтобы тот бросал курить, то разъясняет, почему дает такую рекомендацию, и внятно предскажет последствия, так? А что поп в церкви ответит? А так, мол, сказал Бог или, к примеру, какой-нибудь святой Федор…

— Так говорил Заратустра, — усмехнулся Рябов.