Дело марсианцев

Насилу Тихон втолковал неразумной девице, что намерен провести изыскания в районе Устьянского рудника – дескать, якобы там еще осталось золото и можно отыскать один-другой самородок. А поскольку пес в таких рудознатных делах только помехою может стать, ибо залает непременно в такой миг, когда таиться надобно, то и не нужен он в походе. Также как и ружьецо – а вот припасы надобны в изрядных количествах.

– Ишь ты, золото, – загорелась Марфа. – А потрогать дадите самородок-то? Али сразу в заклад снесете?

– Там поглядим.

– Золото, надо же… А это что за страсти у вас на боку?

Она склонилась над ранением Тихона и в ужасе вытаращила круглые глаза. Слезы снова показались в их уголках, а лицо съежилось в страдальческой гримасе.

– Об сучок оцарапался, – поспешил утешить чувствительную девицу граф Балиор. – В лесу и не то бывает!

Но Марфа не успокоилась, пока голышом не сбегала в кухню и не принесла из шкапа потребную лекарственную мазь, донельзя вонючую, и не втерла ее в рану. Только разбередила! Однако пришлось вытерпеть, чтобы не вступать с девицею в лишние споры.

Итак, снабдив ее связной «былиной», Тихон приступил к сборам. Спать ему по причине душевного возбуждения не хотелось, хотя в прочие дни он, без сомнения, уже давно пребывал бы в царстве Морфея.

До праздника в честь госпожи Хунуковой оставалось меньше суток, и все это время поэту предстояло провести вне людских глаз, но вовсе не в диких околорудничных лесах, как он наплел служанке. Какой был смысл там обретаться, вдали от грядущих событий, которые грозят потрясти основы государственности? Нет, его обязанность как честного человека и дворянина – подстеречь врага и обезвредить его в момент преступления, коли власти в лице коменданта не желают исполнить долг. Случится удача на стороне графа Балиора, то быть ему во славе и почестях, в противном же случае хоть стыдно перед смертью не будет, что потворствовал аспидам.

А тати пусть головы ломают, куда злейший враг подевался и что задумал, вовек не догадаются. Вряд ли они поверят в Марфины уверения, будто он моет золото в Рифейских горах. С другой стороны, почему бы графу и не спрятаться от мести кошевников подальше от Епанчина?

Пока озадаченная девушка собирала барину полную котомку копченого мяса, хлеба и яиц с вареными овощами, сам он уложил с собою запасную одежду, парик la financière, спички со свечами и веревку.

Продырявленные пулей аби и рокелор поэт засунул в сундук с театральным реквизитом, а то не приведи Господь Марфа обнаружит, криков не оберешься.

Оставалось сообразить, как добраться до города и потом сразу избавиться от коня. Думать, впрочем, долго не пришлось – при трактире, в котором любил пировать поэт, имелся постоялый двор средней руки с конюшней, за пятак там с радостью присмотрят за животиной и не спросят, что за нужда заставила графа Балиора отдать ее на содержание. А расспрашивать трактирщика дидимовцы и не помыслят, ведь Марфа наведет их на ложный след.

Как ни противно было заново рядиться в фальшивые волосы, Тихон скрепя сердце сунул черный парик и бородищу в ту же суму.

На прощанье добрая девушка не вытерпела, облобызала пухлыми губами щеки графа Балиора, а потом едва не залилась слезами, будто провожала его не на изыскания в мирный лес, а на войну.

– Так что же на ночь-то глядя? – застонала она вдругорядь.

– Растащат слитки, Марфуша. – Тихон натянул уже чистый бешмет.

– Ну, тогда в добрый путь. Возвращайтесь поскорее! Ждать-то когда обратно, Господи?

– Дня через три, не раньше… Да скажи татям, что я на рассвете отбыл, золото в горах искать! Не бойся, меня им не отыскать.

Чтобы Марфа вновь не запричитала, поэт поторопился выйти вон. Пока еще решимость не покинула его, следовало как можно далее продвинуться в осуществлении плана. А то как ослабнет лютая ненависть, пригаснет благородный огонь в душе, так и в самом деле за самородками повлечет, в самый глухой лес губернии…

Конь был весьма недоволен, что его разбудили и увлекли прочь из теплого стойла, но Тихон был непреклонен. При свече он сам оседлал его и скоро вывел в ночь. Хотел заглянуть на псарню, чтобы попрощаться с верным Барбоской, но потом передумал – а ну как почует пес, что видит хозяина в последний раз, да завоет на всю Разуваевку. Плохим это станет напутствием.

Родные пенаты уже погрузилась в сон, даже собаки не перебрехивались. Природа растеряла остатки слабого дневного тепла, и на землю опустился заморозок – под копытами порой похрустывал ледок. Самому поэту почти ничего видно не было, разве что когда он взбирался на холм и оттуда едва просматривались фонари возле заставы, но жеребец и без всякого руководства трусил в нужном направлении.