Дело марсианцев

В конце концов такая бестолковая благость снизошла на графа Балиора, что он даже стал подумывать, а не встретить ли ему татей с ружьем, словно американских индейцев за стеной своего дома-форта. А потом, вогнавши пулю в тушу одного врага, биться с остальными шпагою. Это было вполне благородно, однако настолько глупо, что никакие идеалы и честь подобного бы не оправдали. Вот так, уже подъезжая к Разуваевке, и пришел поэт к довольно безумной мысли – не дожидаться врагов безропотно, и не прятаться в какой-нибудь щели словно таракан, а встретить их лицом к лицу, но в такой момент, когда они не ожидают удара. Вот это будет и не слишком тупой, и не вполне самоубийственный поступок, как раз посередине.

Такое теоретическое соображение наполнило сердце Тихона гордостью. Оставалось лишь придать сухому стволу теории вид зеленого древа практики. Однако в помыслы поэта некстати вторглась близкая уже трапеза, ибо усадьба показалась с вершины холма – вот поэт и устремился к родным пенатам без единой внятной думы.

И вновь бедная Марфуша приветила его будто храброго воина, с турецкой войны вернувшегося. Насилу отбрыкался от слезливой девицы, только зычное требование подать ужин и образумило ее. А дырявый рокелор он свернул в комок и прикрывал им повреждение в аби, пока девушка не упорхнула в кухню.

Понятно, за всеми переживаниями Марфа не забыла наготовить яств и попотчевала барина галантином из куриных ножек и французским consomme с белыми сухариками.

– Ох, что-то вы с лица совсем спали, Тихон Иванович, – скорбно поделилась Марфа, подперев румяную щеку ладошкой. – Все в Епанчине да в лесах пропадаете, совсем стихотворство забросили! Уж я стосковалась без ваших виршей, которые про страстную любовь.

И добрая девушка потупила взор.

– Тому я решил конец положить.

– Конец! Да как же! Туда ли его надобно класть, барин?

– В том смысле, что виршами более не намерен увлекаться, ибо таланту мне Бог не дал. А без оного стишата сочинять – лишь чернила да бумагу на сор изводить.

– У-у… – заныла Марфа с выражением подлинного горя на круглом лице. – Ведь как у вас задорно выходило, что слезы от счастия наворачивались! И жар такой в теле разливался, что прямо рубашку на груди рвать хочется. То ли не народная любовь, когда всяк в губернии о вас ведает и вирши друг дружке пересказывает? А теперь что же? Как душеньку тешить станете, куда силушку молодецкую денете?

– А вот сейчас покажу…

Невзирая на приключившиеся с ним потасовки, а может и благодаря им, энергия Тихона не иссякла и требовала такого вот простого выхода. Еще и думы о будущем самопожертвовании во благо Отечества настроили поэта на фаталистический лад. Уж коли суждено ему погибнуть во спасение родины от злодея Дидимова, так вкусить напоследок неги сладостной!

Но думалось при том все больше о Глафире Маргариновой… Вот благородная девушка, не чета слабовольному братцу – и на выручку прискакала, и все грехи простила, приняла каким есть с чистым сердцем и полудетскою любовью.

Повидать бы ее напоследок, да нельзя, непотребно среди ночи будить и прощаться навеки. А ну как вернешься живым с поля битвы неравной? Нет, о намерениях Тихона девице Маргариновой даже знать не след. Намерений, собственно, внятных у него и не было.

– А все ж печально без любовных виршей жить, – томно потянулась Марфа, чем спугнула мелькнувшую было в голове Тихона идею. – Ну что вы такой грустный, барин? Неужто снова их сочиняете? Слава тебе, Господи, выздоровел!

Она навалилась обширной и жаркой грудью на поэта и подергала его за нос.

– Помолчи-ка, Марфуша, не сбивай, – осадил ее граф Балиор и выбрался из-под могучих телес девушки. – А еще лучше пойди в кухню да собери мне котомку с мясом и прочими закусками.

– К чему? – ужаснулась Марфа.

– На ловитву поеду, ясно?

– Знаю ваши ловитвы! Барбоску на псарне держите, ружья не берете! В Епанчин поди снова едете, к тощей вертопрашке?

– Вот, значит, как ты думаешь?

Марфа заревела в три ручья, уткнувшись лицом в подушку. Разумеется, она скорбела вовсе не потому, что серьезно рассчитывала на нечто большее, чем такие вот незатейливые развлечения. Нет, Тихон с некоторой даже нежностью догадался, что бедная Марфуша подозревает барина в постельных развлечениях с другой простой девушкой, оттого и досадует – неужто ее горячей ласки недостаточно? Все эти горести моментально нарисовались на искренней физиономии девицы, когда она с обидой уставилась на поэта.

– Нет у меня никаких вертопрашек.

– Поклянитесь!

– Вот тебе крест.

– А почто на ночь глядя едете?

– Ладно, слушай меня и запоминай, – решился Тихон. – А когда приедут давешние тати, все как есть им выдашь, что я тебе сейчас скажу, да только не признавайся, что я тебе разрешил им все рассказать.

– Что вы такое говорите, барин? – От ужаса Марфины слезы в тот же миг высохли. – Ничего не понимаю!

– Тьфу ты, пропасть.