Дело марсианцев

– Иду, иду, – хрипло отозвался Тихон. Он уже так долго молчал, что голос почти изменил ему, сел будто у опойки.

Фонарь прижался к стеклу, и стал виден огромный механизм, так страшно дышавший во мраке. Вокруг него расплывалось очередное облачко пара – тот порой вырывался откуда-то снизу, отчего и возникал жутковатый звук. Из приплюснутой головы железного зверя торчала толстая короткая труба с черным зевом, навроде исполинского мушкетного дула. Колеса были мелкие и толстые, в локоть шириной, в неведомом количестве – как ног у сороконожки, наверное. А сбоку на уродливом туловище, похожем на обрубок колоссальной гусеницы, имелась низкая, по росту механизма, дверца, и она была распахнута. Бери да залезай! «Поглядим, что ты на это запоешь», – злорадно подумал Тихон и бросился к чудовищу.

Как ни странно, Филимон не выстрелил.

– Эй, сын Ехидны, ты уже выходишь? – встревоженно спросил тать.

Вот оно что! Значит, через окошко не так чтобы много и разглядишь! Только запугивать и можно, светить в спину да окриками подгонять. Сам себя перехитрил, мерзавец!

– Иду, иду!

Тихон преодолел отвращение и страх и втиснулся в чрево железного чудища. Дверцу он решил за собой не захлопывать, потому как иначе бы вовсе ничего видно не было – и так-то глаза с превеликим трудом различили непонятные рычаги, рукоятки и набалдашники, вделанные в плоскую плиту перед его носом.

Усаживаясь на узкое и твердое креслице, поэт ударился головой о свисавшую на веревке ручку, и в досаде дернул ее, чтобы вырвать с корнем – к чему тут мешает? Сарай в ответ наполнился таким отвратительным ревом, что у Тихона заложило в ушах! Монстр содрогнулся, пару раз чихнул и как будто ожил, надеясь схлопотать второй «тычок» и окончательно восторжествовать, завить о себе в полный голос!

– Давай, братец Тифон, давай же, – подбодрил его граф. – Плюнь в кошевника огнем, чтоб ему жарко стало!

Он принялся помогать зверю изо всех сил, дергая за все рукояти подряд. Этим он не заставил механизм прийти в движение или выстрелить, однако самый толстый рычаг понуждал что-то внутри монстра вздыхать и взрыкивать.

– Выходи теперь же, не то погибнешь! – заорал снаружи Филимон. – Там чугунное ядро с запалом, дуралей!

– Поди к черту, – вполголоса ответил Тихон и сосредоточил все внимание на ручке, от подвижки которой чудище вздрагивало и шипело, словно дюгонь. – Нашел чем стращать! Сам ядра бойся, тать поганый. Вот как пальну, попляшешь!

Эта страшная угроза подстегнула железного монстра, словно плеть – нерадивого коня. В утробе его, что находилась за спиной Тихона и сотрясала весь механизм крупными спазмами, зародился и набрал силу невероятный гул, от которого поэт будто превратился в студень. Зубы у него клацали, покуда он не стиснул их, по большей часть для того, чтобы не вскричать от ужаса.

Над головою у него затлела стеклянная колба, озарившая внутренность механизма призрачным синеватым светом. Запахло горелым маслом, а сзади дохнуло жарким паром, будто разверзлась пасть самой преисподней. Только серного духа и не хватало!

Если Филимон и ревел снаружи угрозы, слыхать его не было. Низкий дребезжащий рокот колесного чудища накрыл собою мир.

Тихон бросил терзать рычаг, от которого ожила машина, и принялся по очереди проверять остальные. Уже второй сработал: перед носом поэта возник световой круг. Это оказался второй конец трубы, что торчала из черепа железного зверя, и сквозь нее стали видны закрытые ворота сарая и Филимоново окошко. Снизу к трубе на мощной цепи крепилась массивная задвижка типа пушечной, и рядом же болтался на длинной цепочке потоньше обыкновенный молоток. Из задвижки с ее внутренней стороны торчала блестящая игла с тупым концом, похожая на стрелу для l’arbalète.

Тихон дернул еще один рычаг, средний – он вспомнил, что примерно таким же способом воздухолет Акинфия приводился в движение. И это помогло!

Машина тяжко вздрогнула, зашевелилась и медленно, неотвратимом поползла вперед, покачиваясь из стороны в сторону. Под ногами забрякали металлические чушки, одна накатилась на ногу поэта и едва не расплющила ее. Он чертыхнулся и стал помогать себе руками, удерживая короткие тупорылые цилиндры в покое, а потому пропустил момент, когда монстр ударил носом в ворота сарая и раздавил их, будто яичную скорлупу.

В отверстии трубы мелькнула ошарашенная физиономия Филимона: он в панике закрылся пустыми руками и пропал. Наверное, кинулся во тьму, подальше от страшного механизма, чтобы затаиться и переждать это безумие.

– Ага! – злорадно захохотал Тихон и рванул рычаг справа от себя. – Vraiment les Turcs timide couraient!..[40]

При чем тут были турки, зачем, о том поэт не сумел бы внятно рассказать.