«Дело» Нарбута-Колченогого

Ты что же камешком бросаешься,
Чужая похвала?
Иль только сиплого прозаика
Находишь спрохвала?
От вылезших и я отнекиваюсь,
От гусеничных морд.
Но и Евгения Онегина боюсь:
А вдруг он – Nature morte?
Я под луною глицериновою,
Как ртуть, продолговат.
Лечебницей, ресничной киноварью
Кивает киловатт.
Здесь всё – абстрактно и естественно:
Табак и трактор, и
Орфей веснушчатый за песнею
(«Орфей», – ты повтори!).
Естественно и то, что ночи он
В соломе страшной мнёт,
Пока не наградит пощёчиной
Её (ту ночь) восход.
Орфей мой, Тимофей! Вязаться
Тебе ли с сорняком,
Когда и коллективизация
Грохочет решетом?
Зерно продёргивает сеялка,
Под лупу – паспорта!
Трава Орфея – тимофеевка
Всей пригоршней – в борта!
О, если бы Евгений выскочил
Из градусника (где
Гноится он!) Сапог-то с кисточкой,
Рука-то без ногтей…
О, если бы прошёл он поздними –
Варёная крупа –
Под зябь взметёнными колхозами
(Ступай себе, ступай!)!..
…Орфей кудлатый на собрании
Про торбу говорит,
Лучистое соревнование
Сечёт углы орбит.
При всех высиживает курица,
Став лампою, яйцо…
…Ну как Евгению не хмуриться
На этот дрязг, дрянцо?
Над вёрстами, над полосатыми –
Чугунный километр.
– Доглядывай за поросятами,
Плодом слонячих недр!.. –
Евгений отошёл, сморкается;
Его сапог – протез.
В нём – желчь, в нём – печень парагвайца,
Термометра болезнь!
(Орфей) – Чего же ты не лечишься?
(Евгений) – Я в стекле… –
…А мир – высок, он – весок, греческий,
А то и – дебелей.
Что ж, похвала, начнём уж сызнова
(Себе) плести венки,
Другим швыряя остракизма
Глухие черепки…

Семён Израилевич Липкин о Нарбуте вспоминал:

«В 1929 году, когда я с ним познакомился у Багрицкого, Нарбут работал заместителем главного редактора «Гостехиздата». ‹…› Он уже в это время стихов не писал. А поэт он был истинный, поэт плоти (так и называлась одна из его книг – «Плоть»), он терпеть не мог символистов (всех, за исключением Анненского) как поэтов духа. Есть у него стихи, навеянные событиями ранних советских лет, они неинтересны…»

В 1933 году Владимира Нарбута принимают во вновь созданный Союз советских писателей. Он печатает ряд своих новых стихов в журналах «Новый мир», «Красная новь», «Молодая гвардия», «30 дней», «Вечерняя Москва» и других изданиях, а также переводит стихи с чеченского и других национальных языков (в частности, сборник «Поэзия горцев Кавказа», 1934). Но в последнее время его стихи воспринимались исключительно сквозь призму «перегруженности физиологизмом», «грубого натурализма», «откровенности, доходящей до цинизма» и тому подобного. Общим местом ставшие ярлыки в рецензиях и статьях 1930-х гг. о «болезненно-сексуальной окрашенности стихов В. Нарбута» питают не только токи дореволюционных судебных преследований, но и отголоски формулировок, долетевшие до чуткого слуха критиков из закрытых протоколов ЦКК ВКП(б).